Повести студеного юга - [50]

Судя по его женитьбе на Эмилии Дорман (она была еврейка), не страдал он в противоположность своему отцу и предубежденностью против иудеев или, что вернее всего, решаясь на брак с Эмилией — фрейлиной королевы, преследовал не только редкую в его положении возможность быть принятым в Букингемском дворце, но и старался рассеять то неожиданно ставшее для него угрожающим впечатление, которое произвела на могущественных лондонских евреев его неприглядная авантюра с Саррой Лонгстафф. Однако и без этого последнего обстоятельства, как оно ни двусмысленно, упрекнуть Шеклтона в национальных предрассудках никто бы не смог. Поступки его убедительно показывают, что если какую нацию он и презирал с болезненной досадой, так это своих же ирландцев, которые много болтают о собственных национальных достоинствах и поруганной отчизне, но отстоять независимость родины никогда не были способны. Оттого, думал он, извечно и слоняются они по всему свету, как бездомные бродяги, нигде не встречающие ни сочувствия, ни тем более уважения, либо, вдохновенно пустобрехствуя, прозябают на своих изумрудных холмах то в голоде, то в первобытном обжорстве.

Короче говоря, ни малопривлекательная внешность Сарры Лонгстафф, ни ее национальность Шеклтона от нее бы не оттолкнули. Причиной всему, как это ни покажется странным, были ее миллионы, которые Шеклтон при всей его корыстной натуре отверг вместе с Саррой по вполне здравым соображениям.

Подобно своему будущему английскому другу Салвесену, он с юных лет так же страстно желал подняться над серой людской массой, чтобы затем стать одним из повелителей мира сего. Для чего это нужно было Салвесену, мы уже знаем. Ведя мрачную жизнь скаредного барсука и упорно накапливая миллиарды, угрюмый плебей возжигал в своей заскорузлой душе сумасбродную идею искоренения пороков заблудшей аристократии, возлелеивал надежду купить за свои миллиарды право и власть мессии «голубых кровей».

У Шеклтона, в отличие от него, идей не было, ни сумасбродных, ни возвышенных. Идеи, если они не связаны с наукой, техникой и литературой, — никчемная блажь. Так или иначе, но все нынешнее в этом мире подчинено одной лишь грызне человека с человеком, а все будущее, к чему зовут возвышенные идеи, — худшее повторение нынешнего. Выше древних греков и римлян не прыгнешь, они все сказали, все испробовали, все испытали. Дальше, за ними, — только колесо истории.

Мерзкую человеческую природу не переделать, и безнадежно наивен тот, кто думает иначе, кто не извлек урока из трагической судьбы Иисуса Христа и порожденных его возвышенными идеями инквизиций.

Счастье народов, свобода и равноправие, аристократы и плебеи — все блажь. Дерзающий, лишенный морализаторских предрассудков и поэтических иллюзий индивидуум — вот то единственное, что достойно внимания среди массы безмозглых, алчных, рабствующих пигмеев.

И он, Шеклтон, таким индивидуумом станет. Пигмеи будут ползать у его ног, ловить каждое его слово, умильно слюнявиться любой его глупости.

Как он взойдет на свой пьедестал, какие найдет для этого средства — неважно, но твердо будет помнить одно: цель оправдывает средства!

Такой представляется нам его жизненная религия, основные мотивы которой можно проследить по его поступкам и поведению.

О существовании всемирного ордена Рыцарей Золотого Круга он, как и Салвесен, конечно, знал. Но его честолюбивые устремления распространялись шире. Орден — да, и даже непременно, однако так же непременно и британский парламент: власть тайная и явная!

Но если Салвесен, мечтая об ордене Рыцарей Золотого Круга, в своей замшелости почти до конца жизни несокрушимо верил, что нет выше бога, кроме бога, и деньги его пророк, то Шеклтон еще в шестнадцать лет записал в своей памятке: «Обладая богатством, многое можешь купить; обладая славой, легко добываешь богатство». Стало быть, уже в юности сознавал, что купить на деньги можно не все, а только многое. Славу, триумф величия духа на них не купишь, а только они, триумф и слава, по его убеждению, открывали самую надежную дорогу к вершинам Олимпа. С другой стороны, будучи ирландцем, он видел, что даже очень богатые и родовитые его земляки в Британской империи остаются все равно людьми второго сорта. На них словно клеймо прокаженных, заведомо указывающее на принадлежность к стану отверженных. Только такие великие люди, как Бернард Шоу, навсегда порвав с Ирландией и доказав свои личные преимущества над миллионами прочих, могут в Британии рассчитывать на успех.

Поэтому, как ни вожделенно тянулся Шеклтон к богатству, он хотел, чтобы оно обязательно было материализованным выражением его собственной славы, как бы ее печатью, наглядно удостоверяющей для окружающих его победу на пути к Сверкающей Звезде.

Прими же он миллионы Лонгстаффа, мало кто в Лондоне потом бы не сказал: «Вот еще одна ирландская обезьяна, продался старому еврею в зятья и теперь на его деньги покупает себе славу». И этим все было бы исчерпано. Никакие личные заслуги Шеклтона уже ничего бы не значили.

Иное дело, если старого миллионера он надует, деньги на предстоящую экспедицию в Антарктику пожертвовать заставит, а на Сарре-то и не женится, ее приданым не соблазнится. Лондонцам это понравится, в Лондоне это оценят. Гм, афера, ну и что? Зато какой ловкий парень! И как бескорыстен!