Повести - [21]

Наконец, к исходу третьего часа, когда квартал был почти разрушен, Иосиф не выдержал. Отыскав в прихожей запрятанный неделю тому назад молоток, он начал прорубать себе выход наружу.

Круша бетон, Иосиф не думал о том, что будет дальше. Единственным его желанием было поскорей выбраться из этой обреченной квартиры, обогнать грохочущую за окнами смерть. Иногда какие–то отрывочные мысли все же посещали его голову — мысли о девушке с фотографий, мысли о Марте, но он гнал их прочь, стараясь целиком сосредоточиться на работе. Он спешил так сильно, что даже не повязал на лицо платок, и лишь время от времени сплевывал на пол скопившуюся во рту цементную пыль. К вечеру в квартире начало холодать — бабье лето было уже на излете — но несмотря на это уже вскоре Иосиф вспотел, пот грязными струйками стекал у него по шее и лицу, надетая утром рубаха намокла и свалялась. Сердце отбивало в груди бешеную чечетку, каждый новый разрыв за окном заставлял его упрямее лупить по стене, не щадя ни сил, ни собственного лица, которое больно секли острые осколки.

Однако всю полноту нерасположения к нему судьбы Иосиф смог оценить только тогда, когда под слоем отбитого бетона обнажилась железная арматура. Прочная, толщиной в мизинец, она настолько ошеломила его, что в первую минуту он буквально застыл с молотком в руках. Это было сродни удару под дых. Перепилить ее было нечем, на то же, чтобы сломать железные прутья, потребовалось бы слишком много сил. Поддавшись внезапной ярости, Иосиф принялся остервенело садить по ней молотком. Мысль о том, сколько теперь времени может уйти у него на освобождение, заставила его окончательно потерять голову, что, в свой черед, еще больше усугубило его положение. От усилия, с которым он пытался проломить арматуру, ручка молотка треснула и железная головка отлетела в сторону. Оставшись с бесполезной деревяшкой в руке, Иосиф схватился за голову. Не понимая, что делает, он порывался приставить отломившийся наконечник обратно к ручке, затравленно озирался по сторонам. Насилу взяв себя в руки, он попробовал исправить дело. Ручка треснула вдоль, и, отыскав в ящике с инструментами моток медной проволоки, Иосиф кое–как скрепил ее воедино, приладив отлетевшую головку обратно. Однако после нескольких ударов ручка сломалась вновь, на этот раз разлетевшись в щепы. В отчаянии Иосиф попытался крушить арматуру долотом, но только изранил себе руки в кровь, и через минуту отшвырнул его в сторону. Его раздирали гнев и обида, ему хотелось броситься на плиту с голыми руками, и он с трудом оставил ее в покое и вернулся в гостиную.

Орудия к тому времени уже отработали по кварталу, и вместо него над округой вздымалось огромное, целиком застившее собой Волгу и противоположный берег облако пыли. Запах толуола и пыли чувствовался и здесь, в гостиной, куда его несло поднявшимся к вечеру ветром.

Бессильно опустившись на стул и утираясь грязным, мокрым рукавом рубашки, Иосиф лихорадочно соображал. Случившееся оглушило его, но ситуация все еще не была безвыходной. В запасе у него еще оставался один вариант — тот самый, который он с самого начала рассматривал как крайний, пригодный лишь на тот случай, если другого пути уже не окажется. Сейчас был именно такой случай.

Стремительно садившееся солнце подсвечивало облако, отчего оно казалось кроваво–красным, как парящий над округой сгусток окровавленной плоти. Алые закатные отсветы косо ложились на крыши пока еще невредимых кварталов, подкрашивая красным печные трубы, делая более выпуклыми фронтоны и карнизы зданий.

Когда тени в гостиной сникли, а в спальне повисло розоватое предсумеречное свечение, Иосиф решился. Времени до темноты оставалось немного, и он торопился как мог, продумывая детали дела на ходу.

Прежде всего он отыскал и разложил на столе все необходимое. В комоде нашлись четыре простыни и два пододеяльника. Поскольку этого могло не хватить, Иосиф прибавил к ним простыню с кровати и снятую с окна штору. Все это он скрутил в тугие жгуты и крепко–накрепко связал между собой в одну длинную веревку — по его расчетам, достаточно длинную для его цели. Уже в сумерках он прошил получившиеся узлы взятой там же, в комоде, суровой ниткой — так, чтобы у них уже не было ни малейшего шанса развязаться. Посреди каждой из простынь он также сделал узлы — чтобы было, на что ставить ноги при спуске; эти узлы он тоже прошил суровой ниткой. Веревка получилась крепкой на вид, но Иосиф на всякий случай еще проверил ее, привязав один из концов к трубе парового отопления, а другой что есть силы рванув на себя. Лишь убедившись, что она выдержала, он решил пустить ее в ход.

Едва за окном стемнело, Иосиф приступил к главной части своего плана. Переодевшись обратно в солдатскую униформу, он прокрался на балкон, выходивший на «одесскую» улицу. Тьма на округу опустилась густая, непроницаемая, так что снайперов можно было не опасаться. Погода стояла ненастная, ветер раскачивал облетевшие верхушки тополей, кружил над тротуаром палую листву. Последнее также было на руку Иосифу: в такую погоду любое движение становилось не так заметно, и это позволяло ему без происшествий добраться до немецких позиций.