Повести - [20]

От каждого взрыва посуда в буфете бойко подпрыгивала, стулья в гостиной танцевали медленный задумчивый степ. Поднятая обстрелом пыль распространялась так далеко, что достигала окна квартиры, оседая на подоконнике и полу. Стараясь не терять присутствия духа, Иосиф сходил в кухню за веником и совком и подмел ее. Но сор продолжал лететь, и через некоторое время ему пришлось повторить уборку.

К половине пятого работа немцев была окончена. Второй квартал исчез так же, как и первый, и у реки теперь пустовало место размером со стадион. Глядя на этот темный, дымящийся провал, Иосиф убеждал себя в том, что дальше огонь не продвинется, что обстрел носит эпизодический характер, но мысленно наметил следующий, третий от Волги квартал, увенчанный ротондой из красного кирпича. Если бы назавтра бомбардировке подвергся именно он, то через несколько дней та же участь ждала его собственный дом.

Ночь Иосиф провел беспокойно, то и дело просыпался, смотрел в потолок, пытался отогнать от себя тревожные мысли. Под утро ему приснился нелепый, но оттого ничуть не менее ужасный сон, в котором выпущенные немцами снаряды — крошечные, как блохи, и шарообразные, как пушечные ядра — сыпались ему прямо на голову, проламывая в ней маленькие дыры, а он не мог даже пошевелиться и лишь беспомощно наблюдал за их падением.

Едва солнце, как водой из лохани, окатило комнату, Иосиф уже занял позицию у окна. Наскоро перекусив тушенкой и зачем–то нацепив на голову каску, он не мог дождаться одиннадцати тридцати, без конца посматривал на часы, беспокойно ерзал на полу. Наконец, когда минутная стрелка лениво переползла на шестерку, в отдалении раздался долгожданный залп. Вслушавшись в него, Иосиф напряг все свою волю, чтобы направить снаряды на другой квартал, в реку, куда угодно, лишь бы не туда, где вчера им был мысленно нарисован роковой красный крест.

Звучно прошелестев в утреннем воздухе, бомбы упали на квартал с красной ротондой.

* * *

Худшие его опасения подтвердились. Немцы «стирали» оборонительную линию русских, попутно захватывая и тот нейтральный участок, на котором стоял дом Иосифа. Вероятно, в этой части города готовилось большое наступление. Всю эту неделю, неделю счастливого затишья, которую Иосиф прожил здесь беспечной жизнью, искренне полагая, что сможет жить так и дальше, немцы стягивали резервы, накапливали силы, и вот начали подготовку к завершающей части спектакля. Русские слишком долго держались в южной части Сталинграда, и нужно было, наконец, выбить их отсюда, чтобы окончательно овладеть выходами к Волге.

Иосиф никогда не слышал таких мощных разрывов при попадании. Воздух округи проседал под снарядами с каким–то особенно тяжелым, прерывистым аханьем, не свойственным ни одному из калибров полевой артиллерии вермахта. Необычно долгим был и интервал между залпами. После каждого выстрела орудия на несколько минут умолкали, после чего вдалеке вновь раздавался приглушенный сдвоенный толчок, и на беззащитные дома падали два новых исполинских снаряда. Возможно, это были те самые полулегендарные 600‑миллиметровые мортиры «Карл», о которых в войсках ходили только слухи и которых, по тем же слухам, у немцев было всего несколько штук — для выполнения на фронте особых задач. Задача здесь была именно такой — дома в этой части города стояли прочные, даже августовский налет люфтваффе смог лишь частично разрушить некоторые из них, и требовалось что–то исключительно мощное, чтобы полностью сровнять их с землей. Видно, только так в бой могли пойти танки, для которых сталинградские улицы, и без того загроможденные подбитой техникой, были слишком узки.

Били откуда–то со стороны элеватора, еще в сентябре превращенного армией Паулюса в один из своих главных опорных пунктов. Вероятно, именно там установили две адские машины, которые теперь по кварталу в день разделывались с обороной противника. Судя по грохоту из–за Волги, русские вели по ним отчаянную контрбатарейную стрельбу, но безуспешно: «нащупать» две укрытые в застройке мортиры было для них ничуть не легче, чем попасть в мишень с завязанными глазами.

Мир Иосифа рушился в прах. Смерть квартал за кварталом приближалась к нему, и движение ее было так же неотвратимо, как сход горной лавины, на чьем пути ему не повезло оказаться. Все, что он нафантазировал про возвращение домой, про свою будущую жизнь там, на черноморском побережье Добруджи, оказывалось лишь наваждением, легко, как бумажка, смятым железной рукой немецкого командования. Поначалу благосклонная к нему, судьба передумала и вытянула ему другой, несчастливый билет.

Впав в смертельную тоску, Иосиф как тень бродил по гостиной, натыкался на стулья, бессмысленно разглядывал снятую с головы каску. Теперь единственной альтернативой смерти для него снова становилось возвращение на войну. Если он успеет выбраться отсюда прежде, чем немцы начнут обстреливать его квартал, ему придется вернуться в окопы, взять в руки винтовку и снова стать участником этой бойни, одним из тех, кем он был еще десять дней тому назад.

Что–то разрывало Иосифа изнутри. С одной стороны, за время, проведенное в этой квартире, он слишком привык к мысли, что ему больше не придется воевать. Гражданская одежда слишком пришлась ему по плечу, и он уже не мог представить на себе грязного, вонючего обмундирования этой войны. Противилось в нем и все то, что он передумал и перечувствовал здесь за последние дни. Все это было важным, настолько важным, что вернись он туда, на сталинградские улицы, то почувствовал бы себя предателем — не только людей, давших ему этот приют, но и собственных родных, возвращение к которым теперь никак не вязалось у него с необходимостью убивать. С другой стороны, здесь же, в этой квартире, он слишком проникся желанием жить, чтобы покорно дожидаться, пока пушки фон Зейдлица погребут его под развалинами. И это делало борьбу в нем слишком неравной.