Повести разных лет - [36]

— Что?

— Не слышишь? В довольстве да в холе, говорю, деревенской не хочешь жить?

— Прощайте, — резко сказал Базиль.

— На что рассердился? А говорил, не сердишься. Поезжай, не упрямься, так лучше будет.

— Прощайте. Вы правы, наверное, как всегда, но я еще молод, и у меня есть самолюбие. Я возвращусь не раньше, чем Павел Сергеевич вытребует меня по этапу. А за это время авось что-нибудь выйдет. Как вы не понимаете, что мне сейчас лучше разбойничать, чем вернуться в деревню! Умный вы человек, а не понимаете, что я чувствую наступающую зрелость, а с ней — такой прилив сил, что и вы, наверное, были бы не прочь перемениться со мной.

Шихин сощурился.

— Э-э-э, Василий Иванович! Я, брат, еще могу своей бородой тебя по рукам, по ногам скрутить! Ну, до свиданьица, что ли, препираться с тобой не хочу, да и сильно некогда!

Свиданьице наступило через три месяца. Исхудавший и побледневший, Базиль в сентябре пришел к Шихину. Шихин встретил его с ухмылкой.

— Пришел денег просить на дорогу? Так и быть, дам на доброе дело. Говоришь, смирился?

— Я пришел к вам затем, — сурово сказал Базиль, — чтобы сообщить, что я поступил на работу, и попросить вас…

— К кому на работу? — перебил Шихин.

— К иностранцу, — уклончиво отвечал Базиль.

— К французу? — Шихин подразумевал Монферрана.

— Нет, к англичанину.

— Ой, неужели к Берду? — Шихин как будто даже испугался.

— К Берду. К тому, что, помните, приезжал на остров.

— Знаю, милый, знаю такого.

Шихин сокрушенно качал головой, но Базиль делал вид, что не обращает внимания на его явное огорчение.

— Полагаю, — сказал Базиль, — что он меня заметит. Англичанин этот настолько свободомыслящий, что принимает на свой завод и беглых, лишь бы они хорошо работали. Должно быть, ему пришлось дать приличную взятку полиции, чтобы иметь возможность поступать так, но не в этом дело. О, я уверен, что он ценит людей.

— Васёк, дурачок ты мой в тридцать два года, да ведь он тебя уморит, затем лишь и взял… Ничего-то не знаешь ты… Секрета не знаешь, а секрет-то простой…

— Обождите, — строго остановил Базиль, — дайте мне досказать. Я пришел попросить вас не сообщать Павлу Сергеевичу о месте моей работы. Вы-то сами такой всезнайка, что и без меня бы все обо мне узнали. Но вам нынче нет корысти меня выдавать. Прошу вас! Между тем в это время я успею добиться чего хочу. Несмотря на многие неудачи, я продолжаю чувствовать уверенность в себе. Не подумайте, что я поступаю к Берду с отчаяния, — напротив, я знаю, за что бы я сейчас ни принялся, я во всем успею. Дайте мне честное слово, что вы не станете мне мешать. По рукам?

— Обожди теперь ты, — строго сказал Шихин, — дай спросить: к работе еще не приступал?

— Нет.

— В мастерской еще не был?

— Не был.

Шихин начал опять ухмыляться.

— В таком случае по рукам! Даю слово, что умолчу и к этапу тебя не представлю. Потому что ты раньше срока с завода сам убежишь без задних ног.

— Вы меня, должно быть, не знаете, — сказал Базиль, — прощайте.

Глава двадцать восьмая

На Гутуевском острове, приморской окраине Петербурга, ранним осенним утром, под дождиком, моросившим с вечера, стояли перед конторой вновь принятые рабочие. Их было более десятка, стояли они шеренгой, как приказал мистер Берд.

Сам мистер Берд производил опрос рабочих, чтобы узнать, кто к чему годен, кого можно приставить к самостоятельному и трудному делу, кого сдать в подручные.

— Кто из вас будет смышленый малый? — спросил мистер Берд.

Шеренга молчала, понурив головы. Только один человек, стоявший на левом фланге, пошевелился как бы в нерешительности.

— Кто смышленый малый, выйди вперед, — повторил англичанин.

Человек на краю шеренги шагнул вперед. Англичанин уставился на него.

— Ты?

— Я.

— А почему ты смышленый малый?

— Я обучался в Париже.

— Дворянин?

— Дворовый.

— Чему же ты обучался в Париже — господские тарелки лизать?

— Я обучался архитектуре.

— Значит, не очень смышленый малый, если обучался архитектуре в Париже, а нынче пришел ко мне наниматься тереть мочалкой и нюхать ртуть!

Мистер Берд засмеялся, довольный своей шуткой. Базиль побледнел от обиды, хотя ничего не понял из его слов.

— Но, но! — сказал Берд, нахмурясь. — Если ты такой нежный, не к чему было приходить сюда. Пойдешь в подручные.

Мастерская представляла собой обширный сарай, без пола, без потолка. Когда Базиль впервые вошел сюда, еще будучи полон обиды на Берда, в мастерской было тихо. Эта работа не походила ни на какую работу большого механического завода: здесь не ковали, не прокатывали, не плавили и не отливали, не резали, не сверлили и не обтачивали металл. Не было оглушающего грома молотов, ослепляющего сверканья вагранок, пронзительного визга напильников. Длилась какая-то тихая, малоподвижная работа, люди над чем-то склонялись в разных местах в полутьме сарая, и что-то поблескивало под их руками и ниже — у их ног и еще где-то сбоку. Сразу нельзя было понять, что это блестели разные вещи, блестели по-разному, и все отличительные особенности мастерской заключались в этих разных блесках.

Тлели не слишком раздутые угли особенных очагов, открытых сверху, широких и плоских, с двумя решетками, на одной из которых лежали угли; отсвечивали листы красной меди, очищенные кислотами, приготовленные к покрытию амальгамой; совсем тускло и жидко мерцала ртуть в каменных чашках, и, наконец, присутствовал как бы совершенно отличный от всех этих незатейливых технических блесков, единственный в мире, ни с чем не сравнимый блеск — сияние золота.