Повести. Рассказы. Стихотворения - [31]

Он зашагал, теперь уже медленнее, по дороге в Незер-Мойнтон. Дойдя до дома, он убедился в правильности своих предположений, ибо калитка оказалась на щеколде, а дверь отперта, то есть, все точно так, как он оставил, уходя. Прикрыв за собой дверь, Стокдэйл стоял и ждал подле лестницы. Минут через десять послышались знакомые легкие шаги, у калитки они замерли, и Стокдэйл слышал, как тихо открылась и так же тихо закрылась калитка, как скрипнул засов на двери, и Лиззи вошла.

Стокдэйл сделал шаг вперед и сразу заговорил:

— Не пугайтесь, Лиззи. Я ждал вас. Она вздрогнула, хотя и узнала его голос.

— Это вы, мистер Стокдэйл?

— Да, — сказал он. Теперь, когда Лиззи была дома, вне опасности и не выказывала страха, он уже не беспокоился, а сердился. — Нечего сказать, хорошими делами вы занимаетесь по ночам! Я все видел. Вырядились в мужской костюм — мне стыдно за вас!

В ответ на эти неожиданные упреки Лиззи смогла лишь с трудом пролепетать:

— На мне не вся одежда мужская… — Она прижалась к стене и говорила чуть слышно, запинаясь. — На мне только его пальто, и шляпа, и брюки. И ничего в том нет зазорного, это вещи моего мужа; я надеваю их потому, что накидка развевается, нужно ее придерживать, и тогда руки заняты. Но на мне и платье есть, только оно засунуто в брюки. Идите, пожалуйста, наверх, мистер Стокдэйл, дайте мне пройти. Неудобно, что мы с вами разговариваем так поздно, среди ночи.

— Но я должен с вами поговорить! Вы, что же, считаете, что между нами и теперь все может быть по-прежнему?

Лиззи молчала.

— Вы контрабандистка, — сказал он печально.

— У меня только пай в деле.

— Не вижу разницы. И вы могли все это время заниматься контрабандой и скрывать это от меня?

— Я не всегда занимаюсь контрабандой. Только зимой в новолунье.

— Вероятно, потому, что лишь в такое время это и возможно. Лиззи, я потрясен.

— Я о том очень сожалею, — кротко сказала Лиззи.

— Что ж, пока еще большой беды не произошло, — сказал он уже более ласково. — Вы ведь оставите ради меня это опасное и заслуживающее порицания занятие?

— Мне надо во что бы то ни стало выгрузить эту последнюю партию бочонков, — сказала она упавшим голосом. — Я не хотела бы расставаться с вами, вы это знаете, но нельзя же из-за этого проваливать все дело. Я и сама не знаю, как мне теперь быть. Я ведь потому и держала все в тайне от вас, боялась, что вы рассердитесь, если узнаете.

— Еще бы нет! А если бы я женился на вас, так и оставшись в неведении, вы, наверное, продолжали бы этим заниматься?

— Не знаю. Так далеко вперед я не заглядывала. Нынче ночью мне надо было сходить на берег, только чтобы предостеречь тех, кто на люгере: до нас дошло, что акцизники проведали, где намечено выгружать бочонки.

— Приятно, нечего сказать, быть замешанным в этакую историю, — сказал юный пастырь уже в полном расстройстве. — Что же вы теперь думаете делать?

Понизив голос, Лиззи пересказала ему подробности дальнейшего плана действия. В следующую ночь попробуют пристать к берегу в ином месте: контрабандисты обычно заранее договаривались о трех возможных местах выгрузки, и если на судне увидели сигнал в первом из них, то есть в Рингсворте, как это произошло нынешней ночью, значит, на следующую ночь они попробуют пристать в Лалстэдской бухте; если и там будет опасно, на третью ночь попытают счастья в третьем месте, подальше к западу, за мысом.

— А если береговая охрана помешает и там? — спросил Стокдэйл. Интерес к захватывающим подробностям этой авантюры вытеснил в нем на миг огорчение по поводу той роли, которую играла в ней Лиззи.

— Тогда придется повременить, в нынешнее новолунье уже ничего не сделаешь. А может быть, они навяжут бочонки на канат, опустят в воду где-нибудь недалеко от берега и приметят место; когда выпадет случай, съездят и выловят их кошкой.

— Как это «кошкой»? Что это значит?

— А это значит — выедут в лодке и опустят кошку, то есть якорь, и будут возить им по дну, пока не подцепят канат.

Священник стоял, задумавшись; вокруг была тишина, если не считать тикания часов наверху и учащенного дыхания Лиззи, запыхавшейся отчасти от быстрой ходьбы, отчасти от волнения. В коридоре было не настолько темно, чтобы он не мог различить прижавшуюся к белой стене фигуру Лиззи в длинном пальто, брюках и широкополой шляпе, закрывавшей ее лицо.

— Все это очень дурно, Лиззи, — произнес он. — Разве вы забыли евангельское речение: «Воздай кесарево кесарю»? Ведь вам его, наверно, не раз читали еще в детстве?

— Он давно умер, — сказала она недовольно.

— Но смысл этих слов жив!

— И отец мой этим занимался, и дед, и почти все в Незер-Мойнтоне только тем и существуют; и жизнь без этого была бы такой скучной, что я бы тогда и жить не захотела.

— А я, конечно, ничто, и ради меня жить не стоит, — сказал он с горечью. — Вы не согласны бросить эти безумные затеи и жить только для меня?

— Так я об этом еще не думала!

— И вы не хотите обещать, что будете ждать меня, пока не кончится мой испытательный срок?

— Нынче я вам ответа дать еще не могу.

В раздумье, опустив глаза, она постепенно все отходила и отходила от него, вошла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь. Там она и оставалась в темноте, пока Стокдэйлу не надоело ждать и он не поднялся к себе наверх.