Повести. Рассказы ; Дочь оптимиста. Рассказы - [312]

— Переловите этих тварей! — закричал доктор.

Ребенок засмеялся; вслед за ним засмеялись женщины.

— Легко сказать — переловите. Вон они какие юркие.

— Да уж, морских свинок нипочем не поймать. Попробуйте — сами увидите.

— А знаете, откуда они здесь? Это их Дейв развел. Сам потом ушел, а их оставил, чтобы никому житья не было.

Доктор почувствовал, что тяжесть уходит из пальцев Руби и придавливает ее локоть и плечо к кровати. Ее глаза закрылись. Мальчик лет пяти с невинно-плутовским лицом взял ветку сельдерея и присел на корточки на пол; женщины в комнате двигались, жестикулировали, смеялись все громче, и наконец доктор Стрикленд крикнул, заглушая шум:

— Тихо, замолчите! Это Дейв ее? Говорите. Ну?

Он услыхал, как кто-то плюнул на плиту. Потом:

— Да, Дейв.

— Дейв.

— Дейв.

— Дейв.

— Он, доктор, угадали.

Имя повторялось и повторялось, переходило из уст в уста, и доктор тяжело вздохнул. Но наполнил комнату не его вздох, а вздох раненой женщины — свободный, со стоном наслаждения.

— Стало быть, Дейв Коллинз? Похоже на него. Мне чуть не каждое воскресенье приходится накладывать ему утром швы, вам всем это известно, — сказал доктор. — Я знаю Руби, знаю Дейва, и, если бы сейчас включили электричество, я всех бы вас назвал по имени, вы это отлично знаете. — Глаза его остановились на Ори — она досталась ему в наследство вместе с другими достопримечательностями Холдена, где утвердилась на главной площади двадцать лет назад; сейчас она сидела в своей детской прогулочной коляске, расправив на коленях цветастую юбку и подоткнув ее под культи ног.

Набирая в шприц лекарство, он заметил, что в комнату протиснулось еще несколько любопытных и все они были в белых платьях с красными лозунгами на груди, как у Руби. Лампу подняли высоко над ныряющими тенями голов, и сердце на прибулавленной к стене открытке с поздравлением в Валентинов день налилось ярко-красным; он нагнулся к постели, и лампу тут же опустили и стали подносить все ближе, ближе к женщине, казалось, огонь вот-вот пожрет ее.

— Я ничего не вижу, — сердито сказал доктор, и лампа мгновенно отлетела и вознеслась ему за спину, и он подумал, что так волноваться может только мать.

— Сдается мне, кончается наша Руби, — произнес чей-то голос.

Ее глаза так и не открылись. Он сделал укол.

— А сам-то он где — Дейв? Это его начальник полиции ищет? — спросил он.

Девочка сделала несколько шагов и посадила ребенка на постель у самого лица Руби.

— Убери его, — сказал доктор.

— Она его как будто не видит, — сказала девочка. — Погладь маму.

— Сейчас же унеси его отсюда, — приказал доктор Стрикленд.

Ребенок открыл глаз матери своими пальчиками.

Глаз закрылся, и мальчик заплакал, как будто она это нарочно.

— Унесите ребенка из комнаты и уведите всех детей, вы что, не слышали? — Доктор Стрикленд поднял голову. — Нечего им на такое смотреть.

— Тузи, унеси его к соседям, — сказал кто-то.

— Никуда я его не понесу. Меня и так столько времени не было, я за доктором ходила, а вы мне обещали, что потом уж я останусь до конца, — громко возмутилась девочка.

— Ладно, оставайся. Но тогда держи Роджера.

Ребенок в последний раз потянулся к лицу матери серой, как беличья лапка, рукой с неподрезанными ногтями. Женщина, которая держала лампу, поставила ее и сама схватила ребенка с кровати. Он задрыгал ножками, и тогда она стукнула его по голове.

— Вы что, хотите, чтобы он идиотом вырос? — в ярости закричал доктор.

— Ну, уж я-то его растить не буду, не надейся, — сказала мать женщине, лежащей на кровати.

Напряженность ушла из ее лица. Сознание уплывало. Положив ее руку вдоль тела, доктор еще раз осмотрел рану. Рана была ровная и очень аккуратная. Все так же стоя возле женщины и наблюдая за ней, он взял ее руку и стал смывать запекшуюся кровь — с тыльной стороны кисти, с мозолистой ладони, с пальцев.

Потом снова нащупал ее пульс и тут увидел, что она открыла глаза. И пока он считал удары сердца, он все время ощущал взгляд этих глаз, они казались огромными и словно бы заслоняли циферблат часов. Они невидяще утверждали власть смерти. Она знала, что умирает. И память не сделала последнего усилия и не приказала опустить веки, когда он положил ее руку обратно на постель, снял с ног туфли, поставил их на пол, когда отошел от кровати и свет лампы снова ударил ей в лицо.

Двенадцатилетняя сестра все так же неотрывно глядела на нее, прижимая к груди орущего ребенка.

— Да уймите вы его наконец!

— Вырастет — сам уймется, — отозвался чей-то довольный голос.

— Вы бы хоть немного о ней подумали! — сказал доктор. — Перед вами лежит человек, которому очень трудно дышать. Ему нужен покой. — Он указал пальцем на старуху у двери в накрахмаленном фартуке, с трубкой, которая все так же наливалась огнем через равные промежутки.

— Ты останься, — приказал он. — Будешь сидеть здесь и смотреть — как Руби. А все остальные уходите.

Он закрыл чемоданчик и выпрямился. Женщина ткнула пышущую жаром лампу прямо ему в лицо.

— Помните Люсиль? Это я. Я стирала для вашей матери белье, когда вы родились на свет. Почему вы ничего для нее не сделали? — с яростью крикнула она. — Хоть бы перевязали! Доктор называется! Разве ваш отец так бы бросил больного?