Повести. Пьесы - [43]
Может, и привык бы, приспособился. Но оказалось невозможным приспособиться к иному: в собственном доме, где прежде, в нерегулярные и краткие приезды, привык чувствовать себя веселым, щедрым, любимым хозяином, он оказался мешающим квартирантом, и все, до того скрытое, быстро и скандально полезло наружу…
Ладно, утешил себя Пермяков, главное — живу. И — ничего. Могло быть и хуже…
В отдалении виднелся причал. Пермяков подумал, хмыкнул — чем черт не шутит! — и двинул туда. Место оказалось грязное — доски, рассыпанный гравий, кучки песка, подтеки солярки.
Вот и сапоги пригодились, усмехнулся он. По корявому откосу он спустился к реке, пригнувшись, походил под сыро пахнущим настилом и все же обнаружил, что искал: под самым обрывом из-под осыпавшейся земли и разного бетонного лома сочилась вода. Струйка была слабенькая, с карандаш. Она даже до реки не добегала, расплываясь по песку темным пятном.
Пермяков поковырял песок сапогом. Ямка получилась некрасивая, со следом подошвы. Вода в ней скапливалась крохотной мутной лужицей.
Он посоображал немного, огляделся и принес доску. Положил ее возле родничка относительно чистой стороной вверх, встал на колени и принялся твердой щепкой углублять и расширять ямку. Рыхлить песок щепкой было удобно, но выгребать — плохо, и он стал орудовать руками. Под ногти набилась земля, одна брючина подмокла в колене, зато родничок получился очень даже ничего. Вполне получился родничок.
Пермяков подождал, пока ямка наполнится, и пригоршнями вычерпал мутноватую воду. Снова подождал, снова вычерпал. И так повторил раз десять.
А потом просто стоял на коленях, ожидая, пока осядет муть.
Наконец вода в лужице посветлела. А ничего… озерцо, подумал Пермяков. Называть дело своих рук лужей ему даже мысленно не хотелось.
Он сходил к реке, тщательно, без спешки, вымыл руки и вернулся к озерцу. Вода в лунке просвечивала до дна.
Он вновь встал на колени, горстью зачерпнул из родничка и напился. Вода была холодная, без привкуса.
Вот и нормально, подумал Пермяков. Родник, он и есть родник. Колькин ключ. Теперь будет существовать. Пустячок, а приятно. А что место вокруг грязное, не беда. Даже лучше, меньше будут лезть. Не затопчут.
Он еще постоял у родничка. Затем, не без сожаления, пошел назад, к автостанции.
Выйдя из кустарника, он увидел, что по шоссе к городу протрюхала груженая полуторка. Значит, все в норме, мост функционирует.
Возле автостанции теперь виднелись только два автобуса. Два, значит, ушли. Ну и бог с ними, попутного ветра.
Сориентировавшись, он зашагал пустырем прямо к развилке. Рюкзачок на спине был не тяжел и даже приятен.
Пермяков глядел только на шоссе впереди, на постороннее не отвлекался и двигался так, пока глаз автоматически не уловил нечто тревожащее. Тогда Пермяков сосредоточился и понял, в чем дело: от автобусов наперерез ему шла Раиса.
От неожиданности он остановился, глупо улыбаясь.
Значат, точно — не судьба, подумал он. Поймали…
Он вдруг почувствовал облегчение. Вот и решилось. Слава богу, само собой. Теперь уж не отвертишься, и ни к чему мучить мозги. Зовут — надо идти…
Он дурашливо развел руками и пошел ей навстречу. Потом опять остановился.
Раиса надвигалась набычившись, сжав губы, собрав пальцы в маленькие крепкие кулаки. Надвигалась угрюмо и решительно, как бесстрашный дворовый мальчишка идет на сильного обидчика, когда победа невозможна, но и унижение нестерпимо.
Пермяков так и стоял, глупо улыбаясь.
— Вот и встретились, — начал было он, но посмотрел на нее и замолчал.
— Ох и гад! — сказала Раиса.
— Ну вот, так сразу и гад…
— Гад, — повторила она, — с тобой как с человеком… Не договорив, она вдруг бросилась на него с кулаками.
Пермяков с трудом перехватил ее руки, сжал в запястьях. Легкий его рюкзачок свалился на землю, усеянную битым кирпичом.
— Ну, ты чего, — примирительно забормотал он, — ты чего?
Раиса вырывалась, удержать ее было трудно, но он удержал, сжав запястья сильней. Она скривилась от боли, и Пермяков тут же отпустил.
— Гад, — еще раз выругалась она. И вдруг заплакала, зло и беззвучно.
— Рай…
Она повернулась к нему спиной. Пермяков осторожно положил ей руку на плечо, но она вывернулась, резко и враждебно.
— Рай, — позвал он, — ну, чего ты?
Она не отозвалась.
Тогда он попытался объяснить:
— Рай, ну ты пойми… Это ведь одно мученье Мне что, мне с тобой только лучше. Но тебе-то на черта жилы рвать?
Раиса глянула через плечо и сказала почти с ненавистью:
— А вот это не твое дело!
Пермяков опустил плечи, вздохнул и проговорил подавленно:
— Тебя же пожалел.
Она ответила:
— Нужна мне твоя жалость…
ЖЕНЩИНА ДО ВЕСНЫ
— Мальчик, а мальчик!
Батраков не сразу понял, что это его. Хорош мальчик! Тридцать лет, ростом не обижен, плечами не беден, куртку купил пятьдесят второго размера, едва сошлась. В этой вот куртке он и сидел на лавке в скверике при станции, пристроив локоть на рюкзак. Рюкзак был большой, довольно тяжелый, но набит только нужным, а на нужное Батраков горба не жалел.
— Какой невежливый мальчик, а? Хоть бы пошевелился для приличия.
Тут уж обернулся. Две бабешки лет по двадцать пять — тридцать, одна симпатичная, другая никакая. У обеих через плечо одинаковые торбочки, вроде сумочек, только повместительней. Говорила симпатичная, а другая стояла, отвернув лицо, и вид у нее был то ли смущенный, то ли обиженный.
