Повести о карме - [28]
Значит, долг, честь, карма.
Но что станется с моей семьёй? С бабушкой, которая теперь мой отец? С матерью? Я — ладно, проживу как-нибудь. А они? Они тоже свой выбор сделали, а я, выходит, их предаю? Отца с позором выгонят со службы. Хорошо ещё, если не сошлют на дальние острова! Ссылка — хуже не придумаешь. Что полагается за сокрытие фуккацу? В любом случае, мы останемся без средств. О службе я могу забыть. Отец не успел замолвить за меня словечко перед господином Хасимото, а теперь уже поздно. Когда на нашу семью ляжет позор…
Какая уж там служба!
Промолчать? Притвориться, будто ничего не произошло? Жить с этим бесчестьем? День за днём, год за годом?! Даже если никто не узнает — я-то буду знать! Лучше смерть, чем такая жизнь!
«А предателем? — спросил кто-то, кого звали так же, как и меня. — Предателем жить легче? Доносчиком, а? Губителем семьи?! Вот уж счастье привалило…»
Идти было трудно, невыносимо трудно. В лицо мне бил ураганный ветер стыда. Упрямый карп из легенды, я плыл против течения, поднимался вверх по водопаду, захлебывался горькой пеной. К сожалению, в конце пути меня не ждало превращение в дракона — скорее в слизняка.
Плыви, рыба. Плыви, борись с волнами.
Гром и молния!
Исполню свой долг и уйду с честью. Вот уж вспороть живот мне никто не запретит! И не помешает, да. Острый нож да толика решимости — это у меня найдётся. Настоятель Иссэн рассказывал, что раньше, до Чистой Земли, самурай, прибегнувший к обряду сэппуку, просил друга, соратника или вассала отсечь ему голову после вскрытия живота. Кому охота мучиться с вывалившимися кишками? Сейчас, конечно, так не делают. Какой дурак отсечет тебе голову, зная, что мигом отправится в ад, а ты займёшь его тело? Да и накладывать на себя руки, зная, что продолжишь жизнь в теле добровольца-помощника — пустая трата времени…
— Стой! Назовись и доложи, по какому делу идёшь!
На миг показалось: всё это уже было. Всё повторяется, каким-то чудесным образом я сделал круг. Вот, опять стою перед воротами правительственного квартала. И слова те же самые, и стражники те же самые. И я могу промолчать, повернуться и отправиться домой…
Карп вернулся к устью реки?
Нет.
Слова те же, а стражники другие. И ворота другие: красные, как кровь. Золочёный герб наверху: карп и дракон свились в кольцо, перетекают друг в друга.
— Мое имя Торюмон Рэйден! Явился в службу Карпа-и-Дракона.
— Цель прихода?
— Доклад о фуккацу.
2
«У меня есть доказательства!»
В дальней части зала возвышался помост. Доски, покрытые лаком, по краю — чёрная кайма. На помосте, на походном стуле, как полководец во время сражения, сидел старший дознаватель Сэки Осаму. Он сурово глядел на меня: упрямец-карп добрался до верховий реки — и встретил настоящего дракона, который уже раскрыл пасть, намереваясь проглотить дерзкого нахала.
Пейзаж на стене за спиной дознавателя подтверждал мои мысли. Брызги, пена, упругое тело рыбы мечется в волнах. Возможно, кто-то видел в этом отвагу и стойкость. Я же видел лишь безнадежность, пустую трату сил и отсутствие ума.
За три шага до помоста я опустился на колени.
— Представьтесь.
Оделся господин Сэки так же, как и в нашу первую встречу. Тёмно-синее кимоно с золотым узором, чёрная шапка чиновника. В руках он держал расписной веер, которым время от времени обмахивался. Кроме нас двоих, в комнате никого не было. Безликий слуга отсутствовал — и то хорошо. Боюсь, при нём я бы не произнёс ни слова.
— Торюмон Рэйден.
— По какой причине, — веер рубанул воздух, — вы решили, что можете отнимать моё драгоценное время?
— Я пришёл заявить о фуккацу.
— Почему вы не обратились к секретарю? Он бы принял и зарегистрировал ваше заявление.
В голосе господина Сэки шуршала скука. Под скукой, будто под тонким слоем песка, скрывались камешки раздражения, мелкие и острые.
— Прошу прощения за мою дерзость! Но дело моего отца вели вы, Сэки-сан. Поэтому я и решил, что должен обратиться именно к вам.
— Вы решили? Вы, значит, решили?
Веер указал на меня:
— Очень смело с вашей стороны! И что же это за дело? Молчите, я сам вспомню.
Лицо господина Сэки приобрело брюзгливое выражение. Ноздри раздулись, затрепетали. Казалось, он вспоминает запах общественного нужника.
— Ах да! Торюмон Хидео, обвинение в сокрытии фуккацу. Дознание показало, что фуккацу не было.
— Совершенно верно, Сэки-сан. То есть, простите, не совсем верно.
— Что вы себе позволяете?
— Фуккацу было! У меня есть доказательства!
Всё. Слово сказано.
— Вы имеете наглость утверждать, что я допустил грубейшую ошибку?!
— Простите!
Кланяясь, я перестарался и больно стукнулся лбом о деревянный пол.
— Я всего лишь…
— Вы провели частное дознание?!
— Я…
— Самовольно?!
— Умоляю…
— Вы подвергли сомнению официальное заключение?!
— Я…
— И посмели после этого заявиться сюда? Ко мне?!
Что-то сместилось в окружающем мире, а может, только у меня в голове. Комната превратилась в сцену театра Кабуки. За ширмой, стоявшей в углу, ударили в барабаны. Там, за ширмой, кто-то прятался, но я не знал, кто. Вот сейчас через всё пространство, дробно стуча сандалиями, побежит шустрый служитель, отдёрнет трёхцветный занавес. Начнётся представление, господин Сэки встанет, обмахнётся веером, устремит на меня гневный взгляд…
