Повести и рассказы - [52]
28
Николавна за границей не бывала, ни на каких языках человеческих, кроме русского, не говорила, всего иноземного боялась, но так скучала по Ганечке, что решила поехать в далёкую страну Швейцарию: проверить, как мальчик устроился. Вежливые работники аэропорта возили Николавну в кресле на колёсиках и водили под ручку. Ей было стыдно, но она так боялась длинных коридоров и мигающих табло, что ненадолго смирилась с ролью немощной старушки. В самолёте Николавну покормили вкусным обедом и облили томатным соком — это стало единственным происшествием её первого перелёта.
Ганя отвёз Николавну в горы — к дедушке. Дедушка был рад Николавне: она экономно готовила еду и тихо копалась в капустных грядках. «Это труженица! Это хорошая женщина!» — твердил старик. По вечерам дедушка с Николавной топили печку и мирно ужинали; дедушка был очень разговорчивый — рассказывал про свою непростую жизнь и ругал правительство. Он вёл беседу с дамой по-французски, а ругался по-немецки. Чтобы Николавне была понятнее французская речь, музыкант старался говорить громче, почти кричал ей в ухо.
Дедушка проникся такой горячей любовью к Николавне, что в горах начал таять ледник. Ночью вода в ручье резко поднялась и стала подбираться к стенам избушки. К тому же разразилась жуткая гроза. Дедушка не спал, слушая симфонию громовых раскатов, завываний дикого ветра, шума воды и скрежета чьих-то гигантских зубов. В окошко полетели брызги. Перепуганный дедушка разбудил Николавну, посадил её в машину и отъехал подальше от взбесившегося ручья. В машине было холодно и неуютно, Николавна кемарила, дедушка злобно бормотал и во всём винил местные власти. Вдруг он замолчал и стал принюхиваться, потому что сильно запахло серой. Порывы свежего ветра перебивали едкую вонь, но она снова лезла в ноздри. Николавна проснулась и закашляла. «Дьявол! Из преисподней вышел дьявол!» — заволновался дедушка. Николавне сделалось страшно. В семьдесят восемь, в полтретьего, в Альпах, куда Суворов телят не гонял, одна с полубезумным дедушкой...
Дедушка насторожённо вглядывался в темноту, потом внезапно схватил Николавну за руку и захохотал: «Это не сера! Камни трутся друг о друга, поэтому пахнет тухлыми яйцами. Ручей камни ворочает, на меня зубы точит. Ревнует. Завидует. Ему не даёт покоя мой успех у женщин. Не бойтесь, мадам! Спите! Я охраняю ваш сон!»
Родилась Дуся. Николавна ездила в Швейцарию смотреть, как растёт девочка. У Дуси прорезался зуб. По телефону Ганя педантично докладывал бабке, что ест теперь Дуся. По его словам, Дуся ела кролика, брокколи, рыбу, индейку, телятину, морковь, репку, тыкву, яблоко, грушу, персик, шпинат, артишоки. Николавна очень радовалась, что родители правильно кормят ребёнка.
Каково же было её удивление, когда она, приехав, обнаружила в холодильнике лишь бутылку минеральной воды, в морозилке — белое безмолвие, а в буфете — рядок подозрительных баночек. Она, конечно, не ожидала увидеть у молодой семьи на кухне вертел с румяным поросёнком, корзину с трепещущей форелью и угрями-змеями, горы фруктов и прочие дары природы, которые так поражали маленького Ганю в залах голландской живописи в Эрмитаже. Она надеялась найти просто — первое, второе и компот. Но были только баночки с яркими этикетками и серо-зеленым содержимым, которое любовно вмазывалось в ротик белокурой красавицы с кожей цвета крем-брюле. В мерзкие баночки зачем-то впрыгнул кролик, вкатились кочаны молодой капусты и наливные яблочки. Николавна постаралась исправить положение. Через несколько дней Дуся начала «у неё» грызть куриную ногу и кочерыжку. Дедушка тоже старался, выслуживаясь перед Николавной: подсовывал правнучке остывший наггетс из Макдо.
Когда появилась на свет Дуся, дедушка стал ещё скупее. Он целые дни проводил в торговых центрах, выискивая самые дешёвые продукты и вещи; повадился покупать просроченный товар за символический один евро — покупал просроченных креветок, просроченных куриц, просроченные штаны и жилетки, приобрёл просроченный радиоприёмник. В один прекрасный день он заявил, что не желает больше платить за внучкину квартиру. «Те, кому ума хватает в двадцать лет детей рожать, пусть сами о себе заботятся. Стоп, приехали. Слезайте-ка с моей шеи. Эгоисты! Нет, чтобы подумать о старом дедушке!» Гане приходилось каждый вечер после учёбы играть в ресторане, впрочем, ему это было совсем не сложно и даже приятно: люди забывали про фондю и рошти, отодвигали тарелки и яростно аплодировали. Ганя чувствовал себя звездой и радовался, что может заработать на жильё, няньку и пропитание.
Однажды молодая семья приехала навестить дедушку — в его зимнем доме в Диссентисе. Шёл снег, в окна стучал северный ветер, в комнате было жарко, гудела железная печка. Ганя и Саломея подметали, мыли, скребли, превращая дедушкин хаос в космос, Дуся рисовала кого-то страшного — с круглым телом, бородой, палкой и множеством тоненьких, как волосинки, ручек и ножек. Дедушка мрачно ходил из угла в угол и что-то бормотал себе под нос, потом поманил Ганю кривым узловатым пальцем. По тёмной лестнице они спустились в сырой подвал со сводчатым потолком и стенами, затканными паутиной. В подвале у дедушки хранились сотни пыльных бутылок. «Зачем он меня сюда привёл?» — удивился Ганя. Старик бросил на него недобрый взгляд и достал из тёмного угла лопату. «Всё, сейчас убьёт и закопает!» Дедушка принялся рыть земляной пол, усыпанный мелкими камешками. Вскоре лопата стукнулась обо что-то твёрдое. Поработав ещё минуту, дедушка, пыхтя, достал из земли жестяную коробку, перетянутую резинками. В похожей коробке у Николавны хранились нитки, пуговицы и иголки. «Всю жизнь копил! Копейка к копейке! Су к су! Это вам, купите дом. Копейка к копейке! Су к су! Это чёрные деньги. Налоговые службы про них не знают, чёрт бы их побрал. Копейка к копейке! Су к су!»
