Повести и рассказы - [46]

— «La chiotte»?[2] — Роже захохотал.

— По-русски «щиот» не то, о чём вы подумали, это счёт. В России в ресторанах просят «щиот». Бегите, господин Рено, я вас догоню.

— Ха-ха! Ты слышала, дорогая, по-русски «addition» это «chiotte»! Александр, мы идём к вам завтракать. Круассаны есть?

Слуга важно кивнул.

— Вы читаете по-русски? — спросила Ганю старуха.

— Да, я русский.

— Не могли бы вы мне прочитать что-нибудь по-русски?

— С удовольствием.

Ганя открыл наугад: «В любом случае жизнь — это лишь шествие теней, и одному только Богу известно, почему мы так горячо их обнимаем и с таким страданием с ними расстаёмся, если все мы тени. И почему, если это, а также многое, многое другое верно, почему же всё-таки мы, сидя в углу у окна, внезапно с удивлением осознаём, что на всём белом свете нет для нас никого реальнее, осязаемее и понятнее, чем вон тот молодой человек в кресле, — в самом деле, почему? Ведь через секунду мы опять про него ничего не знаем. Таковы особенности нашего зрения. Таковы условия нашей любви».

Кокин тяжело снялась с места и отлучилась на газон. Присев на задние лапы, она неодобрительно смотрела на склочных чаек, которые носились над блестящей водой и кричали: «Хэлп! Хэлп! Хэлп!» Мадам Вишт, кажется, задремала. Гане было холодно и голодно, он закрыл книжку, встал со скамейки, пожелал всем прекрасного дня и побрёл по набережной, опираясь на палку и катя чемоданчик. Бабей был здесь, в этом маленьком городе, полном цветов и вкусных запахов, с афиш смотрело его родное толстое лицо. Как бы с ним встретиться? Как бы с ним поиграть? Ганю догнал Александр: «Мадам приглашает вас на чашку кофе». Ганя обернулся — старуха махала ему костлявой рукой.

У мадам Вишт в столовой был рояль. Косясь в его сторону, Ганя выпил кофе и торопливо съел два хрустящих круассана. Александр сделал вид, что не заметил, как юноша засыпал крошками ковёр. «Можно поиграть?» Слуга милостиво кивнул. «Тише, тише! Сейчас будет музыка!» — сказала мадам Вишт расчирикавшимся молодожёнам. Ганя вытер пальцы, бросил салфетку, подошёл к роялю, сел и спросил: «Григ или Шопен?» — «Григ», — сказала Мирьям. «Шопен», — сказала старушка. «Регтайм!» — крикнул Ганя так, что все вздрогнули. Он взял несколько аккордов и через мгновение потопил дом мадам Вишт в потоке таких весёлых звуков, что даже у заторможенного Александра ноги стали вскидываться сами собой. Старуха и Мирьям разахались. «Он должен это послушать!» — сказал Роже и убежал. Через десять минут он вошёл в столовую с негром — грозой скамеек. Мадам Вишт испугалась, что толстяк захочет куда-нибудь сесть, но он не садился — стоял, сложив руки на груди и вперив глаза в Ганину спину.

Инструмент звучал великолепно. Ганя начал с регтаймовых обработок Шопена, потом вспомнил лучшие композиции Джоплина, потом исполнил несколько своих сочинений, записями которых, как дурак последний, не запасся, и нечего было передать Бабею в Берси. «Да Бог с ними, с записями. Неприятности должны закончиться. Эти добрые люди не дадут мне пропасть. Вон как им нравится». Роже кричал «браво!», Мирьям несколько раз подбегала к Гане и целовала его в щёку, старуха улыбалась, слуга исступлённо хлопал.

Вдруг Ганнибалу показалось, что слева к нему придвинулась чёрная гора, нет — сам Горный Король. Это было странно, потому что он как раз импровизировал на тему «Пер Гюнта». Король потеснил Ганю на октаву и уронил поросшие лесом лапищи около его пальцев. Ганя посмотрел на короля, перепугался и зашипел. Король взвыл и зашипел в ответ. Мирьям тоже зашипела, за ней — слуга, старуха и Роже. Все решили, что это фрагмент композиции и здесь полагается шипеть.

Апельсин забросили высоко в небо, дело шло к полудню. По Цветочной набережной гулял народ. Дети катались на велосипедах, роликах и самокатах. Старички и старушки смотрели на них неодобрительно — не ровен час врежутся и ногу перебьют. Особенно они раздражали сверкающую бриллиантами ведьму в инвалидной коляске, которая злобно водила глазами и дымила, как паровоз. Ей хотелось бы «напустить на них столбняк». Из окон мадам Вишт неслись удивительные звуки — грохот аккордов и перебежка рулад, хлопки, возгласы и шипение. Сама старуха сидела в кресле у рояля — счастливая, с розовыми щеками и блестящими глазами. Плевать на зеркало, смерть и скамейку, да здравствуют круассаны, негры и джаз!

25

Через два месяца Ганя снова летел в самолёте, снова улыбался, глядя на проплывающие внизу квадраты и прямоугольники, снова поздравлял сам себя, похрустывая длинными пальцами. Было с чем: его взяли учиться в джазовую школу в Берне, он подружился с самим Бабеем, у него началась новая жизнь, о которой он мог только мечтать. А кроме того, Ганнибал встретил Саломею — в Стокгольме, на музыкальном конкурсе. Он играл Листа, она — Чайковского. В первый раз они поцеловались при очень странных обстоятельствах.

В тот ненастный шведский вечер Саломее хотелось печёной картошки с маринованными лисичками, а Гане — тефтелей с брусникой. Морской ветер в тяжёлых ботинках бегал по крышам, вертел во все стороны петухов, кошек, кентавров и ангелов, они жалобно скрипели и просили чего-нибудь горячительного. В поисках подходящего заведения Ганя с Саломеей забрели в ту часть города, где люди, в основном, работали, а не жили, и улицы были безлюдны, окна чёрны. Казалось, что внутри этих домов — не скучные нотариальные конторы и зубоврачебные кабинеты с подвесными потолками и унылой мебелью, а полные шепотов и призрачных теней старинные залы с зелёными канделябрами и плесенью на стенах.