Повести и рассказы - [44]
Ганя ломал пальцы. На доске мелком написали: «Вавилон — Англичанин». На арену вышли Диего с Вавилоном и долговязый мужик, держащий в унизанных перстнями ручищах великолепного длинношеего петуха. Диего с мужиком разошлись, как на дуэли, обменялись высокомерным взглядом, потом резко сошлись, чуть не столкнув птиц головами, отступили на шаг и поставили своих бойцов на землю. Вавилон с Англичанином топтались, присматриваясь друг к другу. Вавилон распушил рыжее жабо, на его мощных ногах блестели смертельные шпоры, глаза метали молнии. Англичанин презрительно смотрел на пышный наряд француза, его собственные хвост и крылья были коротки, а спина — ржаво-коричневая, но зато он мог похвастать длинными ногами, широкой грудью и аристократической осанкой. На его лапках тоже сверкали ножи. Петухи ринулись в бой. Зрители заорали. Диего и мужик — бледные, со стиснутыми зубами — хранили молчание, впившись глазами в бойцов.
В этом сражении никто не убегал, никто не увиливал. Петухи безостановочно клевали друг друга в голову и шею, долбили, долбили, долбили, потом расходились, взлетали и в воздухе наносили страшные удары. Время шло, петухи устали, порой они сплетались шеями, склоняли головы и затихали, словно повисшие друг на друге боксёры, потом расходились и снова сбивались в клокочущий комок. Прошло всего четыре минуты боя, а щегольского Вавилона и элегантного Англичанина уже нельзя было узнать в измождённых птицах с растрёпанными перьями, разбитыми головами и взмокшими от крови шеями. Публика неистовствовала. Ганя заметил петушатника Ренарта, неподвижно стоявшего за спинами зрителей. С высоты своего гигантского роста он внимательно следил за боем и единственный хранил молчание. Внезапно Англичанин упал на бок — он зацепился лапкой за шпору Вавилона и поранился. Хозяин бросился к нему и поставил на ноги. Петух, плохо соображая, стал пятиться, потом увидел Вавилона, взмахнул крыльями и налетел на него, как коршун. Вавилон отбил атаку, хотя плохо видел, потому что кровь заливала ему глаза. Англичанину всё надоело, он повернулся и, хромая, пошёл куда глаза глядят. Вавилону тоже надоело, но ведь очень нужны были деньги, поэтому он догнал Англичанина и клюнул в затылок. Англичанин упал замертво. Вавилон клюнул его, лежащего, ещё два раза и отошёл в сторонку.
Диего с радостным воплем сгрёб в охапку еле живого петуха. «Собирай деньги! Собирай наши деньги скорей!» — кричал он остолбеневшему Гане. Люди подходили к Ганнибалу и вкладывали ему в руки деньги, которые он машинально рассовывал по карманам. Диего, казалось, обезумел от счастья, он поднял залитую кровью птицу и, встряхивая ею, запел: «Карамба, карамба!» Тени, ритмично хлопая и топая, подхватили песню. Ганя с отвращением смотрел на дьявольское веселье. Ни в одном лице не видел он сострадания. «А ля Бастий!» — заорал Диего. Измученный Вавилон встрепенулся и дёрнул ногой. Диего тут же выпустил птицу и повалился на пол. Из его горла хлынула кровь. Все бросились к цыгану, а Вавилон, теряя перья, перелетел с арены в зрительский зал. Тут Байрон Ренарт тигриным прыжком перемахнул через скамейки, подобрал петуха и исчез с ним в клубах сигаретного дыма.
На следующий день Ганнибал пошёл в полицию и рассказал следователю Тапарелю о том, что случилось в Перпиньяне. Следователь выслушал его с сочувствием и спросил, чем может быть полезен.
— Что мне делать с выигранными деньгами? Отдать Вавилону? Или родственникам Диего?
— А ваши деньги нашлись?
— Нет.
— Оставьте их себе. Без денег вы снова в историю вляпаетесь. Желаю вам всего хорошего.
Ганя не знал, сколько всего заработали Диего с Вавилоном. В своих карманах он нашёл 680 евро. Билеты на Бабея уже раскупили. Следующий концерт должен был пройти в городе Монтрё. Солнце жарило. Ганя зашёл в тёмный собор со сверкающими витражами, посидел у Мадонны — юной, прекрасной, с маленьким носиком, опущенными глазками и насмешливой нежной улыбкой. Её головка склонилась под тяжестью большой острозубой короны. Мадонну окружали святые со сбитыми лицами, у её ног примостился ухмыляющийся чёрт.
Около собора был магазин, где продавалось всё для собачек: подстилочки, лукошки, галошки, элегантные пальтишки с разноцветными пуговками и прочие необходимые вещи. Ганя попросил намордник для крупного пса. Кудрявая блондинка с кукольным лицом подала роскошный кожаный намордник. Ганя пошёл к Избе, который усердно работал на площади, разбудил его и нацепил обновку на вонючую слюнявую пасть. Пёс принялся визжать и обиженно скрести намордник. Пират растолкал Паскаля. Нищие направились к автобусной остановке, через полчаса они были уже у моря. Изба и Индиго смотрели на волны, ветер трепал их усы и косматую шерсть. А Ганнибал купил билет на поезд, истратив почти все оставшиеся деньги, и на следующий день уехал в Швейцарию.
24
Старушка мадам Вишт, проживающая в собственном доме на Цветочной набережной города Монтрё, просыпалась рано, вылезала, кряхтя, из постели и сразу шла под горячий душ, потому что это было верное средство разогнать кровь в жилах и спугнуть мигрень. Окна ванной выходили на озеро и острые снежные вершины. «Какие они агрессивные, эти пики Савойских гор!» — говорила себе каждое утро старушка и тут же вспоминала свою покойную сестру Мари. «Да, Мари тоже была резкой. Как она разговаривала с матерью, с мужем... Хорошо, что Иво не такой». Племянник Иво, который работал в Цюрихе и не хотел жениться, сделал ей недавно сомнительный подарок: поставил в ванной большое новое зеркало. Мадам Вишт это зеркало не нравилось. Всякий раз, выходя из душа, она видела отражение своего сморщенного, как трюфель, тела. Мадам Вишт любила старые, мутные зеркала. Они разглаживали ей лицо, в них томно сияли глаза и жемчужно переливались букли. Новое зеркало издевалось над мадам Вишт — дразнило и воровало последние крупицы женской привлекательности. Стараясь не смотреть в сторону сверкающего нахала, мадам Вишт чистила зубы электрической щёткой, полоскала рот, втирала в тонкую кожу с сетью синих вен питательный крем, похожий на взбитые сливки, надевала жёлтенький халатик и шла завтракать. Мадам Вишт усаживалась в кресло, топя больную спину в подушках. С худенькими ручками, острым носиком, круглыми глазками она была похожа на состарившегося цыплёнка. По дому бесшумно ходила прислуга. Подвозили столик; на бежевом с голубыми прожилками мраморе дрожали и звякали приборы. Старуха пила кофе с молоком, идеальными протезами кусала хлеб, политый тёмным каштановым мёдом, и задумчиво жевала, глядя в окно, в которое настырно лезла подруга детства — канадская лиственница.
