Повести и рассказы - [12]
Александр Васильевич поднялся и, сильно хромая, пошёл к палатке. Он был обут в разные сапоги: один, миниатюрный, по ноге, шёл ровно, другой, очень большой, приволакивался. Палатка дрожала и плясала, едва выдерживая удары невидимого воздушного злодея, который махал кулаками и пытался стереть в порошок хромого цыплёнка и всё его жалкое войско. Суворов подмигнул Митрофанушке и поманил в палатку. Там, за ширмой, он, то хихикая, то постанывая, стал снимать свои сапоги. Дурасов, как в театре теней, отчётливо видел его качающийся чёрный силуэт. Над ширмой появилась голова в колпаке — острый нос, глаза навыкате, рот щелью. Александр Васильевич состроил смешную несчастную рожу и попросил Митрофанушку помочь. За ширмой возникла тень великана: он старательно стягивал сапоги с Пульчинеллы — князя Италийского, который кряхтел и комически падал со стула. «Тело моё во гноище, Митрофанушка!» Огромный Дурасов с изумительной ловкостью снял штаны с кукольного полководца и разбинтовал его больную распухшую ногу. Её нужно было держать в тазу с лечебным раствором.
— Мне бы в Подъёлки, батюшка!
— А мне бы в монастырь!
Митрофанушка угостил Александра Васильевича настойкой из корня горечавки, а на следующее утро привязал к его сапогам намоленные подмётки и повёл армию по обледенелой тропе над пропастью, через перевал Паникс.
— Пушки придётся оставить. Будет крутой спуск. Братцы, заматывай штыки! — как в детстве командовал Митрофанушка.
Гуськом люди шли по заснеженному карнизу, скользили, валились друг на друга. Сильный ветер сшибал их с ног и расшвыривал по ледяным гробам. С помощью своих крюков и верёвок дикой Арлекин Дурасов спас многих солдат.
Смертельная тропа сбежала вниз и упёрлась в широкую дорогу. Изнурённые люди падали в грязь и лежали, не в силах пошевелиться. Неожиданно к ним подбегал хромой Пульчинелла. Он вдруг кукарекал и кричал: «Васька-Васёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся. Почём кишки? — По три денежки!» Солдаты разлепляли глаза и узнавали фельдмаршала Александра Васильевича Суворова. Смеялись, с трудом вставали и шли дальше. «Чудак покойник: умер во вторник, стали гроб тесать, а он вскочил, да и ну плясать!»
Через несколько часов армия Суворова, похожая то ли на сборище нищих инвалидов, то ли на забытых в чулане и погрызенных крысами деревянных солдатиков, вошла в городок Кур, где в огромных котлах кружились вокруг окороков капустные листья и настойка из корня горечавки лилась рекой.
С русской армией Митрофанушка Дурасов вернулся на родину. В Подъёлках его встретила любимая бабушка. В Коньково произошли изменения — Киприан Иванович приболел и на время распустил театр. Митрофанушка пришёл его навестить. Он поставил у изголовья Бердюкина солдатскую литую иконку, которую ему подарил Суворов. Помещик почувствовал себя гораздо лучше. Митрофанушка попросил дать вольную Мине и Нюте «в уважение к талантам». Бердюкин злобно заворчал и отвернулся. Митрофанушка долго сидел у его постели, глядя, как снежной вершиной поднимается одеяло над тяжко вздыхающим помещиком. Киприан Иванович выпростал из своего сугроба волосатую руку, схватил иконку и спрятал к себе под подушку. Он отпустил Телегина и Нюту. Миня женился на Нюте, увёз её в Петербург и стал лучшим Арлекином на столичных подмостках.
Пьетро Сальтофромаджо прославился в Париже. Французские актёры по его примеру стали себе шить обтягивающие трико. Его стремление «украсить» классическую пьесу акробатическими трюками, фокусами и превращениями подхватили многие талантливые артисты, из его блистательных пантомим-арлекинад вылупился европейский цирк. Митрофанушка прожил долгую жизнь в своих Подъёлках. К нему часто приходили дети — послушать великанские песни и сказки о царстве дикого Арлекина. Александр Васильевич Суворов умер через полгода после завершения Швейцарского похода. Брат Антоний до сих пор живёт в пустыни, молится за нас и пьёт настойку из корня горечавки.
Ганнибал Квашнин
Памяти Жанны — лучшей из бабушек
1
В детстве Леонард с замиранием сердца слушал рассказы любимого дядюшки, Соломона Акере Муна, про его советскую молодость: дядюшка учился в Ленинграде на факультете журналистики, носил цигейковую ушанку и ходил в Дом культуры танцевать регги. Он жил среди удивительных людей, которые бороздят просторы Вселенной, строят церкви с куполами из кремовых завитушек, а в лютый мороз гуляют без шапок и едят мороженое. Леонард сверкал голубыми белками и дрыгал в волнении ногой — ему не терпелось стать взрослым и тоже оказаться в России.
Леонард ездил на велосипеде в музыкальную школу, его учила нотной грамоте толстая Николь Окала Би. Николь обожала Чайковского. В таинственной обстановке, отгородившись чёрными шторами от всего, что гудело, лаяло, чирикало, звенело за окном, она превращала стену — в сцену. «Там-та-да-да-дам-пам пам-пам-па!» Поднимался занавес, начиналось волшебство: ёлка мерцала, куклы танцевали, крёстный, нет, это дирижёр, вдохновенно махал палочкой. Леонард плакал от избытка чувств и мечтал о светлом русском заснеженном будущем.
Прошло время, Леонард стал высоким, красивым, усатеньким и абсолютно взрослым. В один прекрасный осенний день он приехал в Петербург и поселился у дядиных знакомых, в унылых автовских новостройках. Леонард учил русский, ходил на занятия в Консерваторию, собираясь летом поступать на первый курс; на скорую чёрную руку сколотил группу и в клубах играл этническую музыку — абиссинские колыбельные, баллады Уганды, псалмы на геэзском.
