Повести и рассказы - [38]

Что касается меня, то я был глубоко уязвлен ее словами. Мне казалось, что это: «Я бы вам не советовала пытаться», она произнесла топом, в котором звучала нотка иронии. Я бросил вопросительный взгляд па отца, который только что осмотрел копя Селима. Его родительское тщеславие мне было известно, я знал, как он ревнив ко всем, кто в чем-либо меня опережал, а Селим давно его этим сердил; поэтому я рассчитывал, что он не воспротивится моему желанию доказать, что наездник я не хуже Селима.

— А ведь смелый скакун этот конь,—  сказал я, обращаясь к отцу.

— Но смелый ездок и этот шайтан,—  буркнул отец. —  А ты сумел бы так?

— Ганя в этом сомневается,—  сказал я с оттенком горечи. —  Можно, я попытаюсь?

Отец заколебался, окинул взглядом забор, лошадь и меня и ответил:

— Оставь, не надо.

— Ну, конечно! —  вскричал я с обидой. —  Лучше мне прослыть бабой по сравнению с Селимом.

— Генрик! Что ты болтаешь! —  воскликнул Селим, обняв меня за шею.

— Скачи, мальчик! Скачи! Только держись молодцом! —  проговорил отец, уязвленный в своем честолюбии.

— Коня мне сюда! —  крикнул я Франеку, который проваживал по двору взмыленного жеребца.

Вдруг Ганя порывисто поднялась со стула,

— Пан Генрик! —  воскликнула она. —  Это из-за меня вы решила попытаться. Но я не хочу, не хочу, Пожалуйста, из делайте этого... ради меня.

Сказав это, она посмотрела мне в глаза, словно желая договорить взглядом все то, чего не могла выразить словами.

Ах, за один такой взгляд я готов был тогда отдать всю кровь до последней капли, но я не мог и не хотел отступать, В эту минуту оскорбленная гордость оказалась сильнее всего, поэтому я овладел собой и сухо сказал:

— Ты ошибаешься, Ганя, если думаешь, что это из-за тебя, Я буду скакать ради собственного удовольствия,

И, несмотря па возражения всех, кроме отца, я сел па коня и шагом двинулся в липовую аллею, Франек открыл ворота и тотчас запер их за мной. Душа моя была полна горечи, и я перескочил бы через этот забор, будь он хоть вдвое выше. Отъехав шагов на триста, я повернул назад и пустил коня рысью, которую тотчас сменил галопом.

Вдруг я заметил, что подо мной качается седло.

Произошло одно из двух; либо подпруга лопнула во время предыдущей скачки, либо Франек ослабил ее, чтобы дать отдохнуть лошади, и по глупости или, может быть, забывчивости на предупредил меня вовремя.

Теперь уже было поздно. Конь во весь опор мчался к забору, а я уже не хотел его останавливать. «Убьюсь так убьюсь!» —  подумал я. Меня охватило отчаяние, Я судорожно сдавил бока лошади; ветер свистел у меня в ушах. Вдруг передо мной мелькнул забор, я взмахнул хлыстом, почувствовал, что лечу куда-то, в уши мне ударил крик с террасы, у меня потемнело в глазах и.., через минуту я очнулся от обморока на газоне,

Я быстро вскочил.

—  Что случилось? —  вырвался у меня вопрос. —  Я слетел, потерял сознание?

Вокруг меня стояли отец, ксендз Людвик, Селим, Казик, мадам д'Ив и Ганя, бледная как полотно, со слезами на глазах.

— Что с тобой? Что с тобой? —  сыпалось со всех сторон,

— Ровно ничего. Я слетел, но это не по моей вине. Лопнула подпруга.

Действительно, после минутного обморока я чувствовал себя вполне здоровым, только немного задыхался. Отец принялся ощупывать мои руки, ноги и спину.

—  Не больно? —  спрашивал он.

—  Нет, я вполне здоров.

Вскоре восстановилось и дыхание. Я только злился, думая, что кажусь смешным. И, наверное, у меня на самом деле был смешной вид. Падая с лошади, я по инерции перелетел через дорогу, идущую вдоль газона, и свалился в траву, вследствие чего локти и колени моего светлого костюма окрасились зеленым, и волосы растрепались. Тем не менее это злополучное происшествие пока что оказало мне услугу. Еще минуту назад предметом всеобщего внимания был Селим в качестве гостя, к тому же только что прибывшего,—  теперь я, правда ценой моих локтей и коленок, отбил у него пальму первенства. Ганя, продолжая считать себя —  и, кстати сказать, совершенно справедливо —  виновницей этого рискованного опыта, который мог для меня плохо кончиться, старалась искупить передо мной свою оплошность нежностью и добротой. Благодаря этому я скоро пришел в хорошее настроение, которое передалось и остальной компании, встревоженной моим падением. Все развеселились. После чая, за которым хозяйничала Ганя, мы отправились в сад. Тут Селим расшалился, как маленький ребенок, он смеялся и проказничал, а Ганя не отставала от него и от души хохотала. Наконец Селим воскликнул:

— Ах, как приятно мы будем теперь проводить время втроем!

— Интересно,—  спросила Ганя,—  кто из пас самый веселый?

— Наверное, я,—  ответил Мирза.

— А может быть, я? О, ведь я тоже по натуре очень веселая.

— А самый невеселый Генрик,—  заключил Селим. —  Он по натуре серьезен и несколько меланхоличен. Если бы Генрик жил в средние века, он непременно стал бы странствующим рыцарем и трубадуром, по, правда, он не умеет петь! Зато пас,—  прибавил он, обращаясь к Гане,—  словно нарочно выискали, так мы подходим друг к другу.

— Я с этим не согласен,—  возразил я Селиму. —  На мой взгляд, подходят друг к другу с противоположными наклонностями, ибо в этом случае один обладает теми свойствами, которых недостает другому.