Повести и рассказы - [24]

– Две копейки, две копейки всего! Грибов отведайте, почтенные! – весело зазывали красивые, нарядные молодицы.

Я уселся около одной из сковородок и позвал Андрея Ивановича.

– Не кушайте грибов! – сказал он мрачно и как будто намекая на что-то.

– А что?

– Раскольники! – крикнул он как-то в сторону и отвернулся.

Я засмеялся; но Андрей Иванович пошел, не останавливаясь, дальше. Действительно, среди этих красивых и по-праздничному разодетых баб я не заметил того благоговейного ожидания, с каким встречали икону в других местах. Они весело болтали, громко пересмеиваясь, зазывая проходящих. Среди них царило, по-видимому, одно только желание поживиться от этой толпы.

Отведав невкусного яства, сильно отзывавшего плохим постным маслом, я тронулся в дальнейший путь и, спустившись с небольшого холма, наткнулся неожиданно на новую сцену. На дороге, среди кучки плутовато посмеивавшихся раскольничьих красавиц, Андрей Иванович являл новые примеры неустрашимости. В стороне стоял знакомый уже мне тарантас: распряженные лошади ели овес, а хозяева оживленно спорили с Андреем Ивановичем.

– А! на паре вы ездите! – кричал Андрей Иванович купеческому сынку, одетому, как вчера, в мужицкий картуз. – Я на тебя не посмотрю, что ты ездишь на паре… Много я вашего брата учил…

Он подвигался к противнику, так же, как вчера, подставляя щеку. Один из товарищей купчика, субъект в длиннейшем пиджаке и в картузе с огромным козырьком, еле стоявший на ногах, путаясь, заплетаясь и балансируя, то и дело подходил к Андрею Ивановичу с воинственным видом, но каждый раз отлетал далеко в сторону от легких толчков последнего. Мужичок-возница, в кумачовой рубахе и касторовой шляпе, оказывал более деятельную помощь купцу, и потому Андрей Иванович по временам схватывал его за грудь и сильно сотрясал. Купец замахивался зонтиком, но ударить не решался, несмотря на то, что Андрей Иванович всячески поощрял его к этому.

– Ну, что же, ударь, ударь… Я и жинку-то знаю, которую ты вчера приводил… Егорки Михалкинского баба, а?.. Н-на паре ездишь, форсишь!.. Безобразничать вам только… Богомольцы!..

Но молодой купчик, видимо оробевший, все только замахивался своим зонтиком. Тогда, потеряв терпение и предвидя мое вмешательство, в смысле примирения, Андрей Иванович вдруг дал совершенно неожиданный исход своей ярости. Кинувшись к мужику-вознице, он схватил его одною рукою за грудь, а другою потянулся к касторовой шляпе.

– Ты з-зачем евоную шляпу надел, зач-чем н-надел шляпу, а? – спрашивал он сдавленным от ярости голосом и, сорвав ненавистную шляпу, вдруг бросился к купцу, быстро сшиб с него картуз и сильным движением нахлобучил ее ему на голову.

Озадаченная мина купца вызвала всеобщий хохот; но так как после этого оскорбления он все-таки только взмахнул своим зонтиком, то терпение Андрея Ивановича окончательно истощилось. Не находя надлежащего исхода своему боевому чувству, он схватил купца своею дюжею рукой за нос и несколько раз потянул его из стороны в сторону с выражением глубочайшего презрения…

– Н-на паре ездите, вы, безобразники, н-н-а-а паре! – приговаривал он при этом.

В это время я подоспел на место действия и не без труда увел расходившегося героя. Он то и дело вырывался у меня, подбегал к своим противникам, швырял заплетавшегося обладателя пиджака на траву, сотрясал возницу за шиворот и тормошил купца. Наконец, все еще поворачиваясь, грозя кулаками и ругаясь, он решился все-таки сойти с холмика и расстаться с своими врагами.

– Ах, Андрей Иваныч, Андрей Иваныч, и что вам только за охота драться! – сказал я.

– За правду помереть готов во всякое время! – категорически заявил Андрей Иванович в ответ.

– Да ведь они вас не трогали, какая ж тут правда?

– Конечно, не трогали… Да уж у меня такой карахтер. Он тут перед гаринскими больно расфорсился, а я ему форсу поубавил. Потому – не безобразь!.. Купчишки! Награбленным форсят…

– Ну, хорошо, – сказал я, смеясь. – А шляпа-то вам чем помешала?

– Шляпа? Это которая на Емельке надета была, купецкая, что ли?

– Ну, да!

Глаза Андрея Ивановича еще горели от возбуждения.

– Не обязан Емелька эту шляпу надевать, – сказал он энергично и тоном бесповоротного убеждения. – Шляпа, шляпа!.. Он есть мужик, значит, носи картуз… Пустяки вы, ей-богу, говорите!.. – неожиданно рассердился Андрей Иванович на меня и зашагал быстрее.

X

Ближе к Оранкам местность становилась лесистее. Мы уже миновали строения монастырского хутора и опять колесим меж деревьями, следуя за прихотливыми изгибами лесной дорожки. Наконец молодые дубы и клены расступились, ржаное поле набежало вплоть к опушке, и перед нами открылась небольшая полянка, с трех сторон плотно охваченная лесом. За рожью мы увидели серые избы монастырской слободки, деревянную ограду, темные деревья монастырского сада и весело белеющие над зеленью верхушки церквей. Это и была цель наших благочестивых стремлений, «монастырь на Ораном поле», как его звали в старину.

Так как икона отстала и, кроме того, мы шли ближайшим проселком, то до встречи у нас было еще много времени. В конце «порядка» мы нашли не занятую еще избу и спросили самовар. Андрей Иванович, впрочем, исполняя обычай, прежде отправился в баню, а я, утолив жажду, растянулся в задней избе на рогожке, и мгновенно меня охватил тяжелый сон сильной усталости. До меня долетал поднявшийся навстречу иконе трезвон, я видел Андрея Ивановича, чисто вымытого и с красным лицом, слышал, что он обращался ко мне со словами укоризны, обвиняя в малодушии. Хозяйка, стоявшая тут же, уговаривала оставить меня в покое.