Повести и рассказы - [47]

— Я так соображаю — скучить продукты в одно место и разделить их на равные части, каждый день — одну часть. — Старик копался в своем объемистом мешке: — Во, нашел! У меня буханка хлеба и кусище кабаньего мясца, на два кило потянет, сахарок и чаек есть. Мясцо-то вяленое, я недавно положил кабанчика в камышах, для хозяйки старался, чтоб расплатиться за постой. А она, вишь, кусище сунула.

Он отобрал у Потапова литровую бутылку молока:

— Ишь супруга на дорожку молочка дала. Да нам, мужикам, оно ни к чему, чайком перебьемся. А ей, мамаше будущей, молочко пользительно, пусть пьет.

— Не хочу я, не надо! — запротестовала Тоня.

— Это ты не хошь, а дите малое, неразумное, как обойдется? Прожорливое ведь, ему давай без разговору!

— Ну, дед, ты прямо находка! Все знаешь, все умеешь, с тобой не заскучаешь, — через силу удивлялся Глушаков, не отпускала его боль в груди, и он напрягался, чтобы не застонать. — Оставайся-ка у нас в совхозе, станешь вразумлять ребят, им-то сейчас острое словцо ой как требуется!

— Куда мне! Небось своих востряков хватает, им палец в рот не клади — откусят и добавки попросят, такие гонористые комсомолята, а без разумения! Котята слепые, чисто котята: тычутся, неприкаянные, а зачем понаехали — не сообразят…

Не вытерпел Димка Пирожков. Поучения старика он не отнес на свой счет: подумаешь, еще раз сосунком обозвали, ему не привыкать, но согласиться с обидными словами в адрес Лешки, Женьки, Ивана и еще многих ребят он не мог, никак не терпела душа, словно исподтишка поливают их грязью. Голос у него срывался:

— Зачем неправду говорить? Если бы не знали, то и не приехали бы! Сами строить будем, хлеб выращивать, все сами! Нам доверили дело, а с ним не справиться, если холодное сердце...

— Слышишь, дед, молодежь? — директор совхоза поддержал Димку. — В этом ее сила — в ясном сознании своей нужности, да и романтика не обсевок, без нее пресно жить, осточертеет и целина, и хлеб, и вообще...

— Эхма... Пустое! Мальцы не за этим приехали. Им денюжек давай! Чтоб утвердиться в жизни, чтоб гнездо свить и плодиться — для этого денюжка нужна. Закон природы! Побыли под родительским крылышком и — фьють! — туда, где корма побольше. Я, вот, старый хрен, а тож на эту самую, на целину, поспешил. Ну, землицу пахать — без меня обойдутся, тракторов, молодых парней полно, раскорежат ее, матушку, запросто, не устоит она супротив машин. Да ведь молодежь гульливая, размашистая! — пашет и строит, пашет и строит, а другого не замечает, совсем не видит, аки в пустыню пришли. А ведь не пустыня тут, ой как не пустыня! Да если голова на плечах, дела таки-ие можно развернуть!

— Вот как? — заинтересовался Глушаков. — Это какие-такие дела?

— Да всякие.... Я вот у тебя, Сергей Иванович, в штате не числюсь, зарплату не получаю, а живу ведь, живу, коплю денежку!

— Надеюсь, честным путем?

— Самым ни на есть законным! — старик возбужденно махал руками, дергался и елозил по лавке, обращаясь то к Димке Пирожкову, то к Лепилину. Но за его суетливостью чувствовалась неуверенность, будто он сам себя в чем-то хочет убедить, доказать: — Ударили мы по рукам в охотобществе, и я ловлю зверюшек всяких — сурков, сусликов, иной раз и барсучка выслежу. Доходное дельце! Шкурки сдаю, барсучье сальце с превеликой радостью в аптеке берут, целебное оно, от туберкулеза. Бегает по степи всякая живность, всем до нее — ноль внимания, а это ж рублики бегают! Трактора-то пашут, губят их, а я народное достояние народу же возвращаю. Ваш молодой дурак увидит сурка, припустится с железкой, прибьет, а чего делать с ним — не знает, чтоб в еду пустить — не приучен, брезглив, ему макароны и компоты подавай. Всякая же шкурочка, если с умом подойти, — рублики, рублики. Недавно два выводка волчат взял. Было так. Проверил я капканы, собрал добычу и иду, этак к вечеру, из степи. Глянь — мать честная! — волчица выводок ведет! Я к ней. Летом боязливые волки-то, любой царапины страшатся, хоть с голыми руками на него иди, — убежи-ит! — с поджатым хвостом. Вот и эта волчица перепугалась — мальцов в нору схоронила, а сама деру. Ну, такое дело упускать... Двое суток я ножом копал землицу. Фляжка воды с собой была, и сурков жарил — тем и питался. Докопался до волчат, посовал в мешок, домой наладился. Да планида снова подвернулась: усмотрел еще выводок. Воды нет, от сурчиного мяса — душу воротит, жарынь палит... Устоя-ял! Взял и этот выводок. Посчитай, сколько заработал? Тринадцать волчат... за-аработок! На тракторе за такую денежку нужно месяц землицу ковырять...

Молчали все, отворачивались, чтобы не видеть возбужденное сухонькое личико старика. А тот не прятал торжествующих глаз, теребил Лепилина за рукав и добивался ответа:

— Верно я размыслил про целину, а? Верно?

Володька, держась за ручку двери и собираясь выйти, коротко и зло обругал старика:

— Выжига ты мелочная, дед. Люди дело большое делают, а ты крохи с их стола подбираешь! Зачем тебе деньги? В могилу с собой не утащишь!

Он распахнул дверь — в домик ворвались вихри снега и ветра, пронесло их понизу. Снежинки, попав на горячее железо печки, скоротечно прошипели, растаяли и испарились.