Повести и рассказы - [42]

Все произошло так стремительно, что ошеломленные путники едва успели сообразить, что к чему. Старик бочком вертанулся возле двери, может, тоже хотел спрыгнуть или иное пришло на ум, но он от восторга присел враскорячку, привычно шлепнул себя по ляжкам:

— Ах ты, мать честная, елки гороховые! Недалеко и до беды, степь... она с виду гладкая да безопасная. Без этого... снежища и то боязно идти, а тут валит и закруживает. Ясное дело — степь, с ней шутки и геройство не выказывай. Жене своей — сколько хошь выказывай...

Изливался бы старик еще долго, видно, обитала в нем потребность делиться теми мыслями и чувствами, что переполняли его непоседливое сердце и любопытную головушку, но тут дернулся домик на полозьях, и старик, едва не повалившись на печурку, поспешил на свое место.

Трактор двигался медленно, часто останавливался. От постоянных рывков путники чувствовали себя прескверно, однако никто не выразил неудовольствия, понимая, что им еще повезло — сидят в тепле. А вот Ташееву, идущему поводырем по степи, и трактористам в холодной кабине — довольно-таки несладко.

Снег шел и шел, словно прорвались хляби небесные. Скоро снежинки помельчали, падали уже не отвесно, а постепенно убыстряли полет — их путь искривлялся, закручивался в тугие широкие струи. Первый порыв ветра хлестанул по стене домика, и тот желчно скрипнул под ударом. Разом взорвалась шуршавшая белая тишина свистом, воем, глухим грозным гулом, и стремительные шлепки снежных зарядов содрогали еле передвигавшийся тракторный поезд.

Глава седьмая

Долго набухал циклон среди безмолвной ледяной пустыни: ее холодом и ее силой, множеством снежинок, не успевших упасть и вовлеченных в гигантский воздушный водоворот. Наконец Арктика выбросила циклон из недр своих, и он тысячекилометровым фронтом ворвался на материк. Перед ним стремительно двигалась стужа, и вымороженный воздух звенел сухими льдинками, стыла и потрескивала тайга, лопались камни, покрываясь трещинами. После нескольких дней прозрачного затишья опускалась низкая хмара и беспорядочно кружил снег.

Ударился циклон об Уральские горы и разделился — меньшая его часть перевалила через хребет, а основная масса, скользя вдоль преграды, ринулась вниз, в степи.

Неистовая непогода быстро меняет облик земли: под снегом скрывались дороги, замерзшие реки и озера, вровень с крышами домов вырастали сугробы. Словно несет с собой циклон память о ледяной пустыне и стремится обратить в нее все, что ни встретится на пути; нет в нем жалости к жизни — ни к людским жилищам, ни к одинокому путнику, ни к зверью, попрятавшемуся в норы...

С первыми снежинками, бесшумно упавшими за стенами дома, бабка Анна проснулась, будто кто толкнул. Она полежала с закрытыми глазами, пытаясь понять, почему вдруг так по-нехорошему заныло сердце и стеснило в груди.

Повернувшись на бок, бабка Анна посмотрела в окно: хмурый рассвет шевелился, как живой. «Снег пошел!» — обмерла бабка и по лесенке-приставке слезла с печи, торопливо сунула. ноги в разношенные старые валенки и приникла к стеклу.

Снег валил и валил — тихо, густо, за ним не видно домов напротив через улицу. Заслезились глаза у бабки Анны — то ли от напряжения, то ли от тревоги за Петра, угодившего на тракторе в этакую круговерть. Знала она, ох знала, каково теперь ему, сердешному, в степи — и сбиться с дороги может, и трактор поломаться тоже может, а где взять подмогу, кто обогреет?.. Концом платка бабка Анна вытерла слезы, привычно глянула в угол — темно еще там, и на иконке ничего не разберешь, но она зашептала невнятно: просила богородицу оградить сына от напасти, послать ему знак, коли заблудится, обогреть, если заледенит мороз.

Беззвучно отхлипалась бабка Анна, вроде и полегчало на душе. Прислушалась она — из-за перегородки не доносится обычная колгота: «Неужто Нюрка с ребятней смоталась?» Ухом приложилась бабка к строганым доскам. Тишина. Но вдруг раздался пронзительный крик Сашки: «Маманя!» Бабка Анна отпрянула от перегородки. Захныкала и средненькая, Томка. Они ревели в два голоса, а бабка забеспокоилась — тянет ее посмотреть, что же там приключилось у внучат, и боится невестки — ну как обругает и выгонит. А рев не прекращался, и это словно ножом по сердцу бабке Анне. Не вытерпела она — до обид ли, раз началось столпотворение; засуетилась, одеваясь; в затасканной телогрейке и вязаном платке выбралась на улицу.

Снег уже не падал хлопьями, а крутил мелкой колючей крупкой. Присыпало тропинку, под окнами росла суметь. Холодный ветер сек лицо, и бабка Анна, укрываясь, сдвинула платок аж на глаза. Почти ничего не видя перед собой, она добралась до крыльца второй половины дома, на терраске веником обмела валенки, постояла у двери.

В кои-то веки решившись прийти к неласковой невестке, бабка Анна ни о чем не помышляла, кроме одного — взглянуть хоть одним глазком на внучат и — назад, притаиться в своем закутке. А как встретит Нюрка, какими словами ошпарит— вроде и не страшно, собака лает — ветер носит, уж больнее, чем раньше бывало, не поранит она исстрадавшееся бабкино сердце, за долгую жизнь научившееся терпению.