Повесть Вендийских Гор - [19]

Он сделал не больше десяти шагов. В конце концов, как и следовало ожидать, он оступился и предательский мох заскользил под его ногой. Конан потерял равновесие и стал падать. Ему удалось сгруппироваться и приземлиться на руки. Он сразу же попытался вскочить, но мох снова подвел его и киммериец упал, ударившись подбородком о подвернувшийся некстати булыжник.

— Ну как ты? — спросил спокойный голос Серзака.

Конан перевернулся на спину. Лепестки исчезли. Он посмотрел вперед и обнаружил, что паутины тоже нет. Только вдоль стены колыхались медленно тающие обрывки. Пока северянин наблюдал за ними, они растворились в воздухе окончательно.

Серзак стоял над ним, дружески улыбаясь.

Конан встал. Раны продолжали зудеть и кровоточить.

— Куда они исчезли? — осведомился он.

— Кто? — с искренним изумлением поинтересовался сказитель.

Конан вгляделся. Кожа старика была без единой царапины. Улыбка невинного дитя раздвигала его губы. Конан нахмурился.

— Лепестки, острые, словно нож брадобрея, — пояснил он.

— Ах, это, — понял Серзак. — Так они улетели. Они улетели бы и раньше, если бы ты не накинулся на них со злобой разъяренного кабана. И чем они тебя так обидели? Как только они попытались освободить нам путь, ты бросился в самую их гущу, и как безумный стал размахивать мечом. Они пробовали увернуться от тебя, но ты догонял их и рубил, словно они твои кровные враги. Если бы ты, наконец, не замотал самого себя и не поскользнулся на ровном месте, ты бы, наверное, уничтожил их. И откуда в тебе такая злоба? Что тебе сделали семена ромеи?

— Ничего, — буркнул Конан.

— Ромея отцвела, мы можем идти, — сказал Серзак.

Конан молчал. Тишина, соединясь с темнотой, стала невыносима, и Серзак завел бесконечный разговор о власти, о богах, о странных путях неба, земли и подземного мира. Пути эти разошлись еще в самом начале бытия и сойдутся только в самом конце, перед тем как вселенная перестанет существовать. Серзак утверждал, что всем управляет время, бесконечное существо, по мнению философов имеющее сферическую форму. Другое имя времени — смерть. Иногда время прикидывается любовью.

Конан не выдержал.

— Хаос, — сказал он. — Вот подлинный властелин мира.

— Но ведь Хаос в свое время укоротили его сыновья, — возразил Серзак. — Он перестал быть властелином мира еще до того, как появились первые люди. Хаос плохо воспитывал своих детей, вот они и взбунтовались. Кроме того, он совершенно не понимал никаких систем и не создавал никаких законов. Он был дик, как какая-нибудь лесная свинья!

— Не то ты говоришь, старик, — сказал Конан. — Или мы с тобой говорим о разном. Я говорю не о том глупом представлении о хаосе, которое придумали себе атланты. Ничего подобного! Я имею в виду безличный хаос! Тот, что ни во что не оформлен и существует всегда. Ибо он внутри всякого порядка, внутри всякого закона.

— Извини, парень, — заявил Серзак, — но мне этого не понять… И вообще, я не понимаю, откуда в тебе это? Ты иногда ставишь меня в тупик. С виду ты прост, но подчас мне чудится в тебе что-то темное, чудится, что ты что-то скрываешь…

Глаза Конана уловили некое изменение в окружающем. Он остановился и завел факел за спину, чтобы убедиться в этом.

— В чем дело, я обидел тебя? — спросил Серзак.

— Мне кажется, я вижу впереди свет! — ответил киммериец.

Он не ошибся. На другой стороне туннель выходил в долину, усеянную серыми камнями. Голый, унылый пейзаж навевал тоску и сомнения в том, что в ближайшее время удастся найти еду и питье. Не было ни кустика, ни деревца, ни травинки. Ни животному, ни птице жить здесь было негде, разве что змеям и скорпионам.

Выход располагался почти на уровне долины. Серзак и Конан просто спрыгнули. Из-под ног Конана метнулась длинная маслянистая тень.

— Я же говорил, что мы выберемся! — заявил Серзак.

Восток окрасился кровью, как лицо невинного юноши, впервые посетившего бордель. Лунная медь потускнела. Розовые лучи, бьющие с востока, разгорелись, быстро превратившись в золотые, и на горы покатился рассвет, зажигая снежные вершины. Звезды одна за другой бледнели, растворяясь в небесной глуби.

17

Тысячу лет назад пограничная крепость Удахмабари была самым надежным оплотом цивилизации и культуры с западной стороны Вендийских гор. Но время не пощадило ее. Развалины Удахмабари издалека можно было принять за кучу камней, и лишь железные столбы ворот еще указывали на былое предназначение этих камней.

Горкан спешился, привязал коня к западному железному столбу и вошел в город. Прыгая по камням, он добрался до того места, где когда-то располагался веселый дом, жилище цветов, как принято было называть подобные заведения в прежнее время. Много дней и ночей посвятил Горкан цветам, орошая их своим потом и жизненной влагой, благо он знал секреты неиссякаемой силы и неувядающей страсти. Его любили все цветы Удахмабари, ни один, даже самый невзрачный, не обошел он своим вниманием.

Словно памятник веселому дому, на его месте, среди развалин цвели красные цветы. Горкан присел на обломок капители и сорвал один из цветков. Запах у него был удивительный. Смесь амбры, мускуса и миндаля.

Кругом вздымались останки башен, пронизанные трещинами, в которых уже давно поселился густой мрак. Окна остались только в подвалах и цокольных этажах, окна, словно провалы в преисподнюю, из которых исходил холод вечного мрака.