Повесть Вендийских Гор - [14]

Серзака толкали, что-то кричали ему в ухо, но он ни на что не реагировал. Конан приложился к кружке. Вино было крепким и отвратительным на вкус.

— Что это? — спросил Конан.

— Тебе понравилось, брат? О, это самое лучшее вино, которое я знаю — и самое дорогое. Удивительно, что оно нашлось в этом варварском месте, где не знают настоящих обычаев!

Конан решил не вдаваться в подробности. Он снова взглянул на сказителя. Тот потерял четкие очертания и раздвоился. Но оба Серзака продолжали оставаться неподвижными.

— Слушай, брат, ты был в Шангаре? — спросил киммериец. — Я тебя не от праздного любопытства спрашиваю, так что прошу тебя ответить мне. Но если тебе стыдно или у тебя есть хоть одна причина, по которой ты можешь не отвечать, то я не буду настаивать.

Харборд нахмурился, пытаясь понять речь кровного брата.

— Что-то ты сложно выражаешься… — сказал он. — Я не совсем тебя понимаю. Но в Шангаре я был, это точно. Так себе город, особенно мне не понравились стражники.

Конан радостно хлопнул Харборда по плечу.

— Мне тоже! — И в знак уважения вновь до краев наполнил кружки.

Трудно сказать, сколько прошло времени. Серзак иногда все-таки становился подвижным, говорил, что нужно спешить, что времени мало и нечего тратить его на пустяки. Все возмущались, что пиршество с друзьями, лучшими друзьями на свете, он называет пустяками.

— Что же тогда не пустяки? — грозно спрашивал Конан.

Серзак выпивал и закусывал, успокаиваясь на время, но потом снова с упорством, достойным лучшего применения, брался за свое. Пару раз его даже несильно ткнули под ребра. Он ловил ртом воздух как рыба, и все кругом веселились, глядя на это.

Двое телохранителей, отличающихся друг от друга только шрамами на щеках, вернулись, и не одни. С ними было пять дам, пестро одетых и очень веселых, которые сразу бросились к Конану с Харбордом и принялись ласкаться как кошки.

Конана это очень обрадовало. Он готов был все-таки пойти к Харборду в телохранители, но тот уже сам отказался от его услуг и ни в какую не хотел принимать от него клятву верности.

— Ты такой славный парень! — говорил Харборд. — И я такой славный парень! Ну как такие славные парни могут служить друг у друга? Ты пойми, брат!

12

На пятый день Конан встал с ощущением того, что у него во рту сдохла мышь. Среди кувшинов, бутылок и бурдюков он тщетно искал воду. Только возопив к хозяину, он получил питье — шербет, в котором слабо чувствовалось присутствие персика. Первый глоток отправился на пол, послужив избавлению от воображаемой мыши, второй отправился по назначению.

— Ты замечательный человек, Мител! — сообщил Конан. — Когда-нибудь я тебя вознагражу…

— Ты уже меня вознаградил, благородный воин, — поклонившись, ответил Мител.

— Ах, да… — Конан поискал глазами пеструю ткань. — А где девочки, Мител? Что-то я их не вижу. Или они занимаются любовью с какими-нибудь другими твоими гостями?

Мител помрачнел.

— Нет, господин. Они не занимаются любовью. Они никак не могут заниматься любовью. Плохой день, господин. Не смею сказать… Ваш кровный брат хоть и спит, но и во сне кажется гневным…

— Говори, иначе я сам стану гневным, а ты знаешь, что бывает с теми против кого направлен мой гнев! — Конан напряг мышцы, выступившие под его лоснящейся кожей, словно корни могучего дуба.

— Упеллури свидетель, что я заговорил против воли! — сказал Мител. — Вчера ваш брат опозорился перед женщиной. Не смог проникнуть в ее лоно. Она засмеялась, и это сильно разозлило его. Он схватил нож и ударил женщину. Она закричала и попыталась отползти, он ударил еще раз, и бил до тех пор, пока она не затихла. Она мертва и ее подруги воздают ей последние почести…

— Да, это так! — подтвердил Серзак, входя. — Я присутствовал на сожжении. — Он был трезв. — Я понимаю, ты не в силах поверить, что твой брат способен на такое, но это так, ничего с этим не поделаешь. Утешайся тем, что он совершил божественное правосудие, которого нам вовек не понять. Женщина эта либо уже преступила закон, либо собиралась это сделать. Харборд выступил лишь орудием и я не уверен, помнит ли он вообще о содеянном.

Конан приложился к медному кувшину со шербетом и опустошил его до дна. Жажду это частично уняло, зато в желудке появилась тяжесть, и в голове образовался туман. Пошатываясь, Конан поднялся, набросил плащ, взял меч и полный бурдюк с вином.

— Я думаю, нам пора, — заявил он.

— Я тоже давно хотел это сказать, — согласился сказитель. — Я уже приготовил для нас провизию в дорогу.

Киммериец кивнул и сделал шаг по направлению к двери. Харборд вдруг проснулся и схватил его за полу плаща. Конан в забывчивости сильно дернул, и кусок плаща остался в руке князя рыжебородых.

— Ты куда? — удивленно спросил он, рассматривая обрывок.

— Я не могу больше здесь оставаться, брат, — сказал киммериец. — Мне нужно идти. Ты самый лучший из моих кровных братьев. Я ценю твое уважение и, если бы понадобилось, отдал бы за тебя свою кровь. Но сейчас у нас больше не осталось времени.

— Я пойду с тобой! — заявил Харборд.

Серзак открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но подходящих слов не нашел, постоял с открытым ртом и возмущенными глазами, а затем закрыл рот. Глаза так и остались возмущенными.