Повесть об отроке Зуеве - [58]
— Лавка меховая! — восторгался Ерофеев. И сдернул с перекладины несколько шкурок.
— Не тронь, — крикнул Зуев. — Это священные дары эзингейцев.
— Ха, священные. Кому священные, а мы народ христианский.
— Ерофеев!
— Пропадет же задарма.
— Посуди, тебя б пустили в чужой дом на ночлег, а ты б начал набивать мешки чужим добром.
— Тундра медведю да бирюку дом родной, — сказал казак. Но спорить не стал, себе дороже. Ругнулся: «Пропади пропадом этот плот… Надоело. В Березове бы остаться… Чего дальше попер? Был вольным — стал подневольным. Сколько можно скитаться? И чего ради?» — Такие мысли чаще и чаще лезли в башку.
В другой раз путешественники стали свидетелями еще более поразительного зрелища. Прямо на берегу стояло несколько разодранных, покинутых чумов. В кострищах серел пепел, валялись головешки, оленьи рога. Еще недавно, судя но всему, тут жило племя. И вот — снялось. Тишина. Запустение.
Вану огляделся, побежал в сторону редкого березнячка. Позвал Зуева.
Свежесколоченный сруб, перевернутые нарты. И мертвый олень. В срубе — переломанные луки, стрелы, ножи, искромсанные сети, остроги, лыжи.
— Надо ж так вещи попортить, — вздохнул Шумский.
— Надо! — вскричал Вану. — На тот свет мертвого самоеда повезет мертвый олень. Самоед умер — вещи его тоже умерли.
— Поди ж ты…
Зуев подумал о том, как удивителен обряд, в котором сочеталось детское простодушие с поразительной верой в бессмертие.
— Мир праху твоему, — сказал Шумский и бросил горсть сырой земли в сруб.
Глава, в которой рассказывается, как Василий Зуев еще раз встретился с Эптухаем
По воде из Березова в Обдорский городок — пять дней пути. Но зуевская команда добиралась две недели. Ближе к северу Обь, соединив высокой водой бесчисленные свои протоки и рукава, становится безбрежной и неспокойной: крутая волна, штормовые ветры.
На высоком берегу завиделась сторожевая башня.
В Обдорском городке команда путешественников но нашла покоя. Едва зачалили лодки — услыхали доносящиеся сверху выстрелы. С деревянной крутой лесенки сбегал казак с мушкетом на спине.
— Кто таковы?
— Веди к атаману, — сказал Зуев.
Обдорский городок — небольшая крепость, загороженная тыном с четырьмя башнями — двумя угловыми и двумя проезжими. Десятка четыре курных изб, амбары, питейная лавка, деревянная приземистая церквушка.
Городок точно вымер, только на восточной его стороне несколько казаков тянули к проезжей башне пушку. Пушка не давалась, колеса се до половины утонули в грязи. Казаки подпихивали пушку плечами, подтягивали веревки, сами путались в них. И еще больше раскалялись, обрушивая па пушку, как на живое существо, гнев и бессовестную ругань.
Казак привел путешественников к приказной избе с внушительной клетью и свежевымытыми слюдяными окнами.
В горнице — битком народа. Галдеж — слов не разобрать. Кто перезаряживал мушкеты, кто пересыпал в мешочки порох, кто наскоро ел за столом, уставленным снедью.
— Атаман! — крикнул приведший сюда зуевскую команду. — Тут до тебя люди.
Со скамьи поднялся детина в черной пестрядинной рубахе, в плисовых шароварах, островерхих восточных чувяках на босу ногу. Вид у него был совершенно не воинственный и уж никак не атаманский. Один глаз глядел прямо, другой безбожно косил.
— Я Сидорчук. Вы кто таковы?
— Из Санкт-Петербурга, — ответил Зуев. — Со мной еще трое — стрелок, чучельник, проводник.
Кто-то изумленно хохотнул:
— Вот так господа!
— В недобрый час пожаловали. — Атаман показал Зуеву на скамью. — Садись. Где ж твоя команда?
— На дворе.
— Пущай заходят…
Действительно, не в добрый час прибыли они сюда. Второй день городок в осаде. С востока и севера обложили самоеды. Обдорские казаки потребовали ясашный сбор — пушнину, оленей. Самоеды-ерунхо заупрямились. Дескать, расплатились с березовцами. В завязавшейся сваре инородцы ранили двух казаков, те прибили старика, уволокли в плен молодого самоеда.
— Ерунхо, ерунхо! — галдели возбужденные казаки.
Одним глазом Сидорчук впился в Зуева, другим не выпускал из виду Шумского. Может, за эту двойную бдительность Сидорчука и произвели в атаманы.
— Много их? — спросил Вася.
— Тьма-тьмущая. Как бы не подпалили. Я тут пятый годок служу, не привыкать под смертушкой ходить. Нехристи, пойми, что у них на уме.
Послышались дерзкие крики:
— Веди, атаман, сколько будем отсиживаться!
— Пора смутьянов окоротить!
— Пушечкой их!..
Зуев в какой-то момент растерялся — его ли дело влезать во всю эту свару? Шумский поглаживал бороду, кумекая, как бы скорее добраться до укромного уголка и соснуть хоть пару часиков. Вану примостился за печкой, опасаясь гнева казаков. Лишь Ерофеев чувствовал себя в привычной стихии.
— И я, братцы, с вами. Бью без промаха. — Тер ладони в предвкушении боя — забродила в нем старая закваска разбойной ватаги.
Атаман приметил остяка:
— Ха, нехристь.
— Проводник мой, — сказал Зуев.
— Из-за них все беды.
Ерофеев лихо гаркнул:
— Вану, пошли воевать самоеда!
Остяк испуганно затряс головой.
— Ну ладно! — Сидорчук накинул на плечи кафтан. — Распоряжусь насчет пушек.
Казаки загалдели:
— Проучим ужо сейчас!
— Понюхают русского пороху!
— Не заржавела наша мортирка!
— Наш инвалид и без пороху палит.
