Повесть об отроке Зуеве - [33]
На облучке восседал вольный казак Ерофеев, запеленатый в черную овчинную шубу. Вожжи навернул на руку, клевал носом. В кибитке Шумский и Зуев.
Одолев подъем, Ерофеев остановил лошадей. По узкой, хорошо прибитой тропе раскосый мужик волочил санки с высушенными кожами.
— Эй, паря, — крикнул казак, — где тут подворье?
— А смотря какого звания? Купец один двор имеет, высокородный господин в палатах живет. Бедняк в постоялый двор ходи.
Зуев откинул полог.
— Василий, по какому разряду сойдем? — спросил Ерофеев. — За вельмож нас не примут, хоть боярский кафтан надень. Да и не бедняки вроде.
— Купец будешь, да? — спросил раскосый мужик. — Табачку пожалуй — скажу, кто будешь.
Ерофеев отсыпал в ладонь мужика зеленого табаку. Тот мигом опрокинул табак в широкий узкогубый рот.
— Не, ты не купчина! Глаз мой все видит, нюх собаки. — Он наставил палец на Зуева. — Ты будешь воевода, да?
— Воевода? — Вася залился смехом.
— Воевать пойдешь самоеда — меха брать у самоеда, — твердил раскосый мужик, булькая от удовольствия, высовывая язык, зеленый от табака.
— Поладим на том, что за купцов сойдем, — согласился Зуев. — Говори, где купеческое подворье?
— Тогда за арку езжай!
Мужик еще долго стоял на месте, о чем-то размышляя и весело бормоча непонятными для русского уха словами.
В сводчатой комнатенке с одним окошком — три кровати, мазаная печь, стол, дубовая скамья. В углу — темное, загаженное мухами зеркало в резной деревянной раме. Зеркалом к постояльцам купеческого звания явлено уважение.
Вася прислонился к теплой печи.
Из окна открывался вид на городскую площадь, к ней подступали белокаменные хоромы собора, архиерейского дома. Острая макушка колокольни напомнила Васе шпиль Петропавловской крепости, и точно что-то укололо его в сердце. Эк, занесло в какую даль!
Ерофеев, не спавший двое суток, завалился на кровать. Шумский стащил с него пимы, размотал портянки.
— Василий, может, и ты приляжешь?
— Нет, дядя Ксень, думаю я…
— Об чем, сынок?
— О всяком.
— Беспокоишься?
— И это есть. Ведь скоро вон куда пойдем. — Вспомнил раскосого мужика. — Самоеда пойдем воевать.
— Воевода ты у нас, сынок, воевода!
— Чайку бы! — попросил Зуев.
Шумский кликнул полового. Тот возник мгновенно, прижимая к животу самовар:
— Кушайте-с!
Глаза полового светились любопытством.
Он вежливо вступил в разговор:
— У нас, судари, более квасок пьют, предпочитая его другим напиткам. Квасу в городе хоть залейся. В прошлом году квасом же пожар тушили.
— Вон как? — удивился Шумский. — А скажи, братец, баньку не затопишь?
К вечеру попарились в бане. Шумский разложил Зуева на полке, огладил ладонью по тощей спине с остро выпирающими лопатками. Долго ворочал березовый веник в кадушке с кипятком. Зуев дрожал, как перед пыткой. Шумский, кат проклятый, не торопился. Серьезен, деловит, в таком деле, знал, торопиться не следует. «К бане душу надо подготовить», — говаривал он. Уверившись, что душа крестника подготовлена, вскинул победно веник, потряс, примериваясь, и начал жестко, с оттяжкой, охлестывать Васины бока, ноги, спину.
— Полегче, — заныл Зуев. — Самоед, кожу сдирает живьем.
— Я те покажу — самоед, — мстительно шипел чучельник. — Я те покажу — самоед. Терпи.
Веником вооружился Вася. Спина Шуйского налилась кровью. Крякал, постанывал, урчал. Каменка с накиданными в нее боевыми чугунными ядрами изрыгала вулканический жар, пар выедал глаза.
— Баня парит, баня правит, — рычал по-звериному чучельник.
Расчесываясь после парилки, Вася разглядывал себя в зеркале. Вот черт! Веснушки густо скопились у переносья, рассыпались по щекам. Хорош воевода! Веснушки никак не желали отпускать с лица того выражения, которое так не отвечало нынешнему званию Зуева. Какой-никакой, а предводитель научной команды. Завтра идти к губернатору Чичерину — доложиться, просить от имени Академии всепоможения. И не пропустят еще: малец и малец, усыпанный веснушками. «Проклятье!» — проурчал Зуев.
— Чего, чего? — откликнулся чучельник.
— Да веснушки эти… Всю морду попортили. Веником ты, что ли, их выгнал наружу?
Всю ночь ворочался в постели. Утром признался крестному:
— Боюсь и боюсь. Убей бог, не знаю, как говорить с Чичериным.
Шумский расправил на Зуеве кафтан, подтянул коротковатые рукава, повертел перед собой.
— Что ты меня вертишь? — вспыхнул Зуев. — Я кто тебе?
— Крестник, кто же еще!
— Крестник? — вдруг крикнул Вася, не помня себя. Гневно оттолкнул старика: — Запомни: я командой поставлен ведать. И не смей, и не смей…
— Что это с тобой, Василий? Такой пригожий был всегда. С цепи сорвался…
На шум из коридора в комнату явился Ерофеев.
— Чего кричали?
— Да вот говорю нашему предводителю: пригож он. Как раз к губернатору.
Ерофеев отступил на шаг, оглядел Зуева:
— Так-то оно так… да годами мелковат.
— Не пужай, Ерофеев. Будем молиться за него, чтоб губернатор хорошо принял.
Васе совестно было перед стариком. Резко повернулся, выбежал из комнаты.
За что старика обидел? Вот уж верно говорится: кто любит тебя более всех, того и не милуешь…
В губернское присутствие вошел без малейшей робости. Велел доложить о себе.
— Да где же сам начальник путешественной команды? — никак не мог уяснить чиновник в камзоле до колен и в напудренном парике. — Паллас, как изволили сказать?
