Повесть об отроке Зуеве - [32]
— Отстань! — огрызнулся Никита. — Тоже герр Шумский.
— А и герр. Ты, Никита, в обиде, что ли, на меня? — Шумский соскребал чешую с огромного сома. — Пошто так?
Ничто в мире не распространяется так скоро, как тайна. Шумский чувствовал себя единственным ее держателем, а тайна уже вовсю гуляла по свету.
— Сом ты с большим усом — вот кто ты есть, — ругнулся Соколов.
— За что разгневался?
— Бес старый — вот кто ты есть.
— И бес, и сом. Кто я есть, не пойму. — Старик с притворным усердием разделывал рыбину.
— Думаешь, не знаю об чем с тобой беседовал Паллас?
— Ну, был конфиденц-разговор.
— Куда ж ты, старый хрыч, Ваську присоветовал?
— Вот уж и хрыч, — незлобиво произнес Шумский.
— А подумал о последствиях?
— Истинно.
— По-твоему, гимназею сподручнее вести отряд к Ледяному морю?
— У меня на уме один интерес был.
— Это какой же?
— Как для Академии выгоднее.
— Да что ты, кроме своих чучел, разумеешь?
— В природе разбираюсь.
— В мертвой природе, — зло уточнил Соколов.
— И в живой, и в человеческой. Сноровистее будет Васька. Ходкий он.
— Да в ходкости ли дело? — Разгневанный Соколов подобрал камешек, подбросил.
— А ты прибей, — согласился чучельник, поднимаясь с корточек.
— Что с тобой молвить — зря время терять, — швырнул камешек за плетень Соколов.
Шумский мешал поварешкой уху.
— Хороший ты юноша, Никита. Славный.
— Да путешественной линии нет на челе? Да? — Соколов постучал костяшками пальцев по лбу. — Тут вот еще должно быть.
— Есть у тебя это. Есть! — признал чучельник.
— Зуев и того не знает.
— У Васьки другое. — Лицо Шумского осветилось — так всякий раз бывало, когда заходил разговор о крестнике. — Ваське довериться можно. Паллас совета испрашивал, я не уклонился…
На крыльцо вышел Паллас. Скинул рубаху, подбежал к высокому чану с водой. Поплескался. Пофыркал от удовольствия. Рассмеялся.
— Вы чего, Петр Семенович?
— Хотел узнать, который час, и байку одну вспомнил. Петровский шут спросил вельможу: «Который час?» — «Тот, в который купаются ослы», — «Так что же вы еще не в воде?» — заметил шут. Вот и я, как осел, — хохотал Паллас, растирая полотенцем спину. — Ну, разве ученый осел… А вы какие тут байки рассказываете?
— Рассуждаем, Петр Семеныч, будет ли завтра дождик или нет, — сказал Шумский.
— И чего решили?
— А никак не порешили.
— Природа сама рассудит, — хмуро заметил Соколов.
Солдат Федор Зуев читал письмо от сына.
«…И еще, дорогие родители, хочу уведомить вас, что отправляюсь от Челябы в Тобольск, а оттуда — к Ледяному морю, в тундры самоедские. Так повелел мой благодетель Петр Семенович Паллас.
Не плачьте по мне. Сколько за год я узрел, чего не узнал. Все гимназические годы того не дали. Мне Палласа судьба послала. Дивлюсь, как же такое случилось, и понять не могу. Чужестранец, а роднее русского. Он и гневен бывает, тогда все поджилки трясутся. Но в нем доброе сердце, ему не только дороги и любопытны пространства, которые преодолеваем, но и всякие люди, хоть знатные, хоть худородные. Похвалит, сердце от счастья обмирает. Такое, впрочем, случается весьма редко. Ловлю себя на том, что гляжу на многие вещи глазами Палласа, и открывается то, чего своими глазами вовек бы не увидел.
А здоровье мое хорошее — ни чиху, ни кашля.
Теперь пойду в северные земли, и это, видать, на роду написано. Замечу к тому, что крестный, хиромант великий, угадчик, обнаружил на моем челе линию Луны, означающую пристрастие к путешествиям. На лбу же самого Шумского приметна Меркуриева линия, что означает знак философии. И пойдем мы оба — два в одной упряжке, путешественник и философ. Вот моя доля, вот в жизни моей какой поворот. Еще раз прошу — не печальтесь обо мне…»
Слезы катились по щекам Марьи.
— Сынок, сынок. — Она обращалась к Васе так, словно он был рядом. — Господи, куда ж тебя загоняют? Ведь пропадешь. Куда ж без присмотра? Васенька, не иди ты в тундры самоедские.
— Услышит он тебя, как же! — прикрикнул Федор.
— Услышит небось. Васенька, где ты сейчас?
Глава, в которой рассказывается, как путники прибыли в Тобольск и встретились с остяком Вану
С XVI века красуется Тобольск на правом берегу Иртыша. Возле него обнимаются Тобол и Иртыш и еще долго идут в одном русле, бок о бок, не растворяясь друг в друге: синяя и черная полоса.
Четыре дороги пересекаются в Тобольске: со всех сторон света тянутся к этой сибирской сердцевине.
С Запада доставляют сюда хлеб.
С Севера — рыбу, пушнину, дорогие шкуры.
Южная дорога — караванная, пестрая, как пестры халаты бухарских купцов. Шумная, разноголосая дорога, как шумен восточный базар, самая опасная, как опасен налет блуждающих по степи кочевников.
А на Восток дорога — самая неоглядная: на Красноярье, на Байкал, к китайской границе.
Высокие колокольни Тобольского каменного кремля «красным звоном» созывают к себе четыре дороги на зимние, летние и осенние торжища. И все четыре дороги у подножия города, топкой низины, соединяются у крутого взвоза, который поднимает вверх верблюжьи караваны, конные обозы. К городской площади, к постоялым дворам, к лавкам, к присутственным местам.
В начале марта взвоз был пустынен. Лишь пароконная кибитка медленно тащилась вверх. Первые ручьи шуршали на высоких откосах, ледок проваливался под копытами лошадей.
На крутом берегу реки Хатанга, впадающей в море Лаптевых, стоит памятник — красный морской буй высотою в пять метров.На конусе слова: «Памяти первых гидрографов — открывателей полуострова Таймыр».Имена знакомые, малознакомые, совсем незнакомые.Всем капитанам проходящих судов навигационное извещение предписывает:«При прохождении траверза мореплаватели призываются салютовать звуковым сигналом в течение четверти минуты, объявляя по судовой трансляции экипажу, в честь кого дается салют».Низкие гудки кораблей плывут над тундрой, над рекой, над морем…Историческая повесть о походе в первой половине XVIII века отряда во главе с лейтенантом Прончищевым на полуостров Таймыр.
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».