Повесть об Афанасии Никитине - [23]

— А припала молодая, как рубашка ко плечу, — прошептал Афанасий по-русски.

Сарьята Пракаси посмотрел на него затуманенными глазами. Афанасий ахнул — неужели?! Да, слезы, слезы стояли в этих желтых жестоких глазах. И лицо старика уже не было лицом хищной птицы; оно ожило, оно трепетало подлинной человеческой болью; живое страданье проступило сквозь сухие и резкие черты.

— Я позвал к себе Мохита, — ослабевшим голосом рассказывал Гуру. — Я открыл ему все про Камалу. Открыл, что родители ее были судра и что если он, брамин, женится на ней, то потеряет свою касту, а это хуже для него, чем жизнь потерять. Он выслушал содрогаясь; он лицемерно благодарил меня, сказавшего ему правду. И в ту же ночь Мохит с Камалой бежали из Биченегира.

— Упустишь огонь — не потушишь, — сказал Афанасий сперва по-русски, потом на хинду.

— Да, — откликнулся старик, отвечая не то ему, не то своим мыслям. — Я упустил… Да, я упустил этот огонь…

— Видно, так на роду им было написано. Что же тут делать, Гуру!

«Гуру! Ру! Ру!» — закричал попугай с вершины баньяна, и защелкал, защелкал своим кривым клювом, и запрыгал, заплясал на своих красненьких лапках.

— Замолчи! — нетерпеливо крикнул Афанасий, прицелившись камешком в болтливую птицу.

— Не надо! — запретил старик и так посмотрел на Афанасия, что рука у того сама опустилась.

— Никогда не делай этого, — повелевал старик. — Оберегай жизнь. Не ты ее создал, и не тебе ее отнимать. Оберегай жизнь птицы, зверя, даже червя, даже мухи. У всякой твари, и у травы, и у дерева есть душа. Оберегай жизнь, щади ее везде и повсюду.

— Буду щадить, — обещал Афанасий. — И правда ведь, жалко… Ну, а что же с теми-то было? Так и скрылись они?

— Они бежали, — говорил старик, снова уйдя в себя, не видя собеседника, и прежнее, неумолимое, непреклонное выражение снова сковало его орлиные черты. — Они покинули наш великолепный и многолюдный Биченегир, наш семистенный город с его дворцами, базарами и садами. И боги внушили мне мысль пойти за ними. Я напал на их след в Северной Индии. Мохит снял с себя священный шнурок, с которым брамин не должен никогда расставаться. Он принял другое имя и изучил новое ремесло. И я также не вернулся больше во храм. Я стал отшельником.

— У нас они тоже бывают, — сказал Афанасий. — Тоже наги и босы ходят.

— Мохит — он теперь назывался Чандака — и бедная моя Камала вступили в вольное супружество. Они поженились без всяких обрядов. Ни один брамин не мог благословить их ужасного брака, и они жили без благословенья, и жизнь их была безрадостна и унизительна. Их нигде не принимали на работу, и никто не покупал изделий, созданных их руками. В поисках лучшего они переходили из города в город, и я следовал за ними… Десять лет! Десять лет нищеты и тщетных усилий! Рожденные дети росли без молока, без меда, без масла… Такова была воля оскорбленных богов.

— Как же… боги… — бормотал Афанасий. — Бог-то бог, да и ты, видно, был не плох…

— После смерти Камалы Чандака и дети ушли в Бидар, и я потерял их из виду, — хрипло и устало продолжал старик. Голос его замирал после каждого слова. — И вот уже пять лет, как мы не встречались. За эти годы у меня не было ни одной спокойной ночи и ни одного светлого дня. Как бы мог я спать, как бы мог я греться под солнцем, когда непрощенный дух Камалы бродит средь ужасов смертного мрака? Если бы смерть моя могла вернуть ей вечное блаженство! Я бы не колебался. Но мне не дано. Есть один только способ загладить ее вину. Только один. Если дочь ее Чандра… Если Чандра захочет… пожалеет…

Он умолк. Силы его иссякли.

— Отдохни пока, Гуру. Сегодня я, спасибо тебе, много понял, — поблагодарил Афанасий и подумал, что все-таки, против воли, называет того учителем. Словно заколдовал его необычайный старик.

— Благословен будь жаждущий знаний, — прохрипел Гуру, видимо совсем уж утратив силы. Однако привычка проповедовать никак не оставляла его, и, передохнув минуту, он снова заговорил, еле слышно, но внушительно и настойчиво: — Для души в чем причина страданий? В подчинении телу. Откуда подчинение телу? От страсти. Откуда страсть происходит? От гордости. А гордость? От недостатка размышлений. А недостаток размышления? От невежества. Итак, страдания все от невежества. Единственное целебное средство — наука. Учись, учись, иностранец!

— Учиться мне никогда не лень, — от всей души согласился Афанасий.

— Завтра я расскажу тебе про наши религиозные секты. Это будет не так легко: сект много, и различия их неясны, почти неуловимы. Но ты хочешь понять и поймешь. А потом… потом я тебе покажу наши храмы.

«А он вроде бы и не больно зол», — подумал про себя Афанасий и невольно снова вслух произнес:

— Спасибо, Гуру, спасибо!

Он так задумался, что не видел, как удалился Гуру. Прислонившись спиной к стволу баньяна, Афанасий отвязал от пояса медную чернильницу и спешил скорей, скорей записать все в свою тетрадку. Но сумерки быстро сгущались, и до полной темноты он успел записать только:

«В Индии восемьдесят и четыре веры. И все поклоняются идолам. И вера с верою не пьет, и не ест, и не женится».

— Афа-Нази! Где ты прячешься? Афа-Нази! — взывала из темноты неугомонная Камала.