Повесть об Афанасии Никитине - [2]
При виде статных продажных коней белокурый чужеземец оживился; его светлые глаза расширились, засверкали. Умелой рукой он раскрыл ближайшей лошади рот, пересчитал зубы; ловко приподнял ей ногу, осмотрел копыто. Продавцы поняли, что пришел настоящий покупатель, понимающий и дельный; к нему стали подводить отборных, самых лучших коней. Чужеземец облюбовал темного татарского жеребца с маленькой красивой головой, с тонкими ногами, с пышным хвостом.
— Какая цена? Только много не запрашивай, — сказал он медленно.
Эти слова были сказаны не по-турецки, не по-узбекски, не по-персидски, а на забавной смеси всех этих языков.
На такой смеси восточных языков в то время объяснялись между собой торговые люди разных стран. То был как бы условный язык путешественников и купцов. Этим условным языком, по-видимому, прекрасно владел чужеземец; он, должно быть, много ездил по разным странам и вел большие торговые дела. И понятливый продавец ответил ему приветливо, уважительно:
— Я рад, если мой конь понравился тебе, господин, и я отдам его тебе за…
Он назвал не слишком большую сумму. Но чужеземец, очевидно, хорошо знал торговые обычаи и считал неприличным брать товар с первой названной цены. Он стал торговаться — без громкого крика, без лишних слов, но очень настойчиво и твердо. Они быстро поладили. Чужеземец вытащил из-за пазухи платок, развязал зубами тугой узелок и отдал продавцу десять серебряных арабских монет. Продавец попробовал монеты на зуб, позвенел ими о камень и, признав за настоящее серебро, опустил в карман. В свою очередь, он достал платок и обернул им конскую уздечку, чтоб передать покупку новому владельцу.
— Как имя его? — спросил покупатель на той же смеси восточных языков.
— Господин, зови его Дар ал Аман ради его кроткого и покорного нрава, — ответил на том же условном языке продавец. — И пусть это будет тебе памятью о том прекрасном острове, где ты его купил.
Дар ал Аман — Обитель Безопасности — так называли турки и персы остров Ормуз.
— Дар ал Аман, — медленно повторил чужеземец. И вдруг, сразу сбросив с себя важность и строгость, широко, добродушно улыбнулся. Не в силах скрыть своей радости, он крепко обнял коня за темную шею, глубоко вдохнул резкий запах конского пота и кожаной уздечки и ласково шепнул коню в самое ухо:
— Васька! Красавец ты мой… Васенька!
Глава II
НА ТАВЕ С КОНЕМ
На Индийском океане стояло затишье. Ветра не было. Волны не подымались. Поверхность моря была неподвижна, как будто вылита из сине-зеленого стекла. Она нестерпимо сверкала и, казалось, дышала зноем. Солнце палило нещадно. Мореходы изнемогали, им было нечем дышать. С ужасом и с отчаянием они смотрели на повисшие паруса и ждали хоть какого-нибудь, хоть самого слабого ветерка. А его не было и не было. И так целый месяц.
Большая лодка — по-местному тава, — перевозившая в Индию людей и лошадей, почти не двигалась с места. Неслыханный зной истомил путников. Даже лошади не выдерживали. На таве их было десятка два. Вначале они метались, ржали, били копытами; через четыре недели пути притихли, опустили головы и тяжело, со всхлипом дышали.
— Эй, хозяин! Пропадет у тебя конь! — сказал перс-моряк, полуголый и загорелый до черноты, расталкивая неподвижного пассажира. Тот поднял голову и открыл глаза — светло-серые, большие, внимательные.
— Пропал твой конь, — повторил моряк, невольно смущенный этим пристальным ясным взглядом. — Отрежь заранее хвост ему.
— Зачем это? — спросил сероглазый путник, свободно, но как-то своеобразно выговаривая по-персидски.
— Предъявишь на берегу — с тебя меньше за перевоз возьмут, — толковал моряк. — В Индии скидку делают тому, кто лошадь привез. А если пала в пути, — надо показать хвост.
— Спасибо, друг, за совет. А пока обожду; жаль портить коня, — сказал решительно путник. И мягче добавил: — Гляди, еще он отдышится.
— Куда там! Он почти и не дышит, — пробормотал моряк, отходя.
Путник перевел взгляд на своего коня. Тот, видно, уже не мог стоять; он лежал на палубе, вытянув шею; он оскалил зубы и редко, с усилием, вздыхал. Путник опустился перед ним на колени. «Васенька, друг ты мой! — сказал он по-русски, мягким певучим говором. — Кончаешься, что ли? Может, еще поживешь?»
Конь, точно в ответ, громко всхрапнул. «Врешь, Васька! Не дам я тебе в пути помереть! — сказал ему хозяин. — Пей!» Он отвинтил крышку от серебряной фляжки, раздвинул коню зубы и вылил ему на язык глоток пресной воды. Конь дрогнул, проглотил воду и покосился на хозяина умным, осмысленным взглядом. «Как смотрит-то! Чисто человек! — сердечно, ласково говорил хозяин своим певучим говором. — Эх, Вася, Вася! Были бы мы с тобой дома, под Тверью, — повел бы я тебя в ночное… Там у нас ночи прохладны, луга росисты, травушка шелкова, сочна… благодать! Отгулялся бы ты на славу. А тут — что? Солнце варно, человека сожжет; море нагрето — дышать нечем…» Конь прервал его легким фырканьем; ноздри у него расширились, задрожали.
В то же время двухмачтовая тава чуть качнулась и будто пошла быстрее. «Что это?! Васька, что ты фырчишь? Никак ветер чуешь? — заволновался хозяин. — Ветер и есть! Вон как закачало! Ну, теперь, брат мой, не горюй! Теперь доплывем!»
