Повесть о военных годах - [82]

— Ничего, лейтенант. Мозгов — умный командир, поймет. Он и сейчас злится не на вас, а на себя: как это он сам раньше не замечал того, на что ему сейчас указывают. Вы еще с ним друзьями будете!

К концу недели комбат поднял ночью по тревоге батальон, и первой пришла рота Мозгова.

Зайдя после тревоги в кабинет комбата, я застала там Мозгова. Он поморщился при моем появлении. Комбат бросил быстрый взгляд на командира роты, кивнул мне и низко склонился над столом, скрывая улыбку.

— Садитесь, лейтенант, вы нам не помешаете. Не помешает? — спросил комбат Мозгова.

Старший лейтенант вдруг добродушно усмехнулся и махнул рукой.

— Чего уж там!.. Шеф мой. Товарищ майор, разрешите? — Он шумно вздохнул и заговорил, как человек, сбросивший, наконец, тяжелый груз. — Снимите вы с меня опеку, понял все: не очень правильно службу нес. Подтянул и роту и сам подтянулся.

— Подтянули? Ну, что же: раз он утверждает, что роту подтянул и, главное, сам понял, лейтенант теперь ротой Коренева займется.

— Ох, не завидую я Кореневу! — засмеялся Мозгов, выходя из кабинета.

— Товарищ майор, — взмолилась я. — Этак меня весь батальон возненавидит! Что я, инспектор какой, что ли?

— Ну, там совсем другое дело. У Коренева сами многому можете поучиться. Вы должны знать, чем живет весь батальон, а не одна рота. Чаще бывайте в ротах, учите людей тому, что знаете сами, учитесь и у них. Только запомните: делая подчиненному замечание, заявляя: «Не так», — вы должны всегда быть готовы ответить на вопрос: «Что надо сделать, чтобы было так, как должно?»

Была еще одна непреодоленная трудность: как сочетать простые товарищеские отношения с офицерами и официально-служебные?.. На фронте я была санинструктором, да к тому же самой младшей по возрасту. Хотя по службе с меня спрашивалось не меньше, чем с других, мне разрешалось многих солдат и офицеров называть просто по именам, а старших — по имени и отчеству, да и меня никто не называл старшиной. В училище — так уж само собой повелось — курсанты больше обращались друг к другу по фамилии, а с кем больше дружили, — по имени, а к командирам и преподавателям никому и в голову не приходило обращаться иначе как по званию. Теперь все оказалось сложнее. В столовой, например, все офицеры батальона встречались за одним столом, разговаривали по-товарищески запросто, шутили. А через полчаса, когда являлся кто-нибудь из офицеров и, щелкнув каблуками, докладывал, называть его нужно было не «Степаном Сергеевичем», а «товарищем лейтенантом».

Но жизнь сама научила. Спустя две недели такая «официальщина» уже не казалась мне обидной. Комбат научил меня разговаривать языком командира и с офицерами.

Число солдат и сержантов переменного состава нашего батальона порой измерялось весьма значительными цифрами. Из самых различных пунктов и мест к нам приходили танкисты, стрелки, шоферы, ремонтники. Бывалые солдаты из госпиталей и пересыльных пунктов приносили старенькие, но начищенные котелки, аккуратно скатанные, видавшие виды шинели. С такими было и легко и трудно: легко потому, что они умелые и знающие солдаты; трудно потому, что заслуженно гордясь своим боевым опытом и ранами, они держались уж очень самостоятельно. Приходило и новое пополнение из военкоматов: в гражданских пиджаках и кепочках, с портфелями, сумками, даже авоськами. Такими они бывали до первой бани, откуда выходили неузнаваемыми: стриженными, в новеньком обмундировании. Новички сразу становились как-то очень похожими друг на друга, притихшими и очень дисциплинированными.

Всех этих людей надо было разместить по ротам, вымыть, одеть, накормить. Нужно было выявить специальность, степень обученности каждого. День уходил главным образом на организацию и проведение занятий, на знакомство с людьми. После отбоя начиналась ночная работа штаба. Мы исписывали горы бумаги. За каждой бумажкой, заполненной по соответствующей форме, за каждым документом, выдаваемым нами, стояли живые люди, решалось их будущее. Направив человека в ту или иную часть, не раз подумаешь: правильно ли поступил? Ничто так не воспитывает командира, как сознание ответственности за человеческие судьбы. А батальон наш был действительно школой воспитания кадров.

Спать приходилось не более трех-четырех часов в сутки. Иногда же сутками не удавалось даже прилечь: дремали сидя, «по возможности» выбирая свободные минутки.

Мы все понимали, что находимся на очень важном и ответственном посту. Но шел тысяча девятьсот сорок третий год — год, начало которого ознаменовалось великой Сталинградской победой, а лето — дальнейшими успехами Советской Армии. Мы понимали необходимость нашей работы, но все равно стремились в действующую армию. Там, на фронте, каждый день был событием: с каждым днем очищалась наша земля от фашистских захватчиков, — и все наши желания сводились к одному — быть непосредственными участниками развертывающихся победных боев. Упреком звучали и письма друзей.

«Я очень завидую тебе, — писал Толок. — Ты стала офицером намного раньше меня. Однако я не понимаю, почему ты до сих пор находишься в тылу? Ты требуй, чтобы тебя послали на фронт, твое место — место строевого командира-танкиста — здесь, а то в тылу все перезабудешь. Или ты уже отвоевалась?» — укоризненно спрашивал он.