Повесть о военных годах - [45]

Сдержанный, скупой на слова и жесты, Двинский был душой всех занятий в батальоне, всегда умел нащупать самые сокровенные и отзывчивые струны в сердцах своих слушателей. Несмотря на средний рост, Двинский благодаря складной тренированной фигуре атлета казался богатырем. Правильные черты лица, волевой рот, темно-карие глаза, которым изогнутые пушистые ресницы придавали немного обиженный, чуть-чуть грустный вид. Его длинные ресницы были предметом бесконечных шуток.

— И зачем парню такие глаза, прямо как у Любови Орловой!

— Девочке бы такие глаза, вот это да! — смеялись танкисты.

Двинский искренне огорчался. Однажды он признался мне, что в детстве пытался даже стричь ненавистную ему «шерсть из глаз».

Если надо было преодолеть серьезное препятствие, всегда первым оказывался Двинский. Такой уж у него был характер. Он шел вперед не для того, чтобы захватить первенство. Он вел за собой людей как коммунист, потому что стремился к одному: всех своих товарищей видеть первыми и лучшими.

Танк старшина водил виртуозно.

Когда Двинский пошел на преодоление рва, в поле собрался почти весь личный состав бригады. Бесконечные дожди превратили землю в сплошное жидкое месиво, и всех тревожило: справится ли Двинский с препятствием? Ведь он, собственно, сдавал экзамен за всех.

Фыркая и чавкая, по грязному грунту ползла красивая, немного громоздкая машина. Вот она остановилась на самом краю рва — стенки его оползли, на дне собралась дождевая вода. Танк медленно спускался в ров. Вот-вот машина соскользнет вместе с оползающими под ней слоями глинистого берега, вот-вот уткнется в черно-желтую жижу носом. Хотелось ухватиться за танк сзади и поддержать его, но этого не потребовалось: непреоборимая сила и мастерство человека удерживали машину. В ту минуту, когда казалось, что танк уже не выберется из рва, он вдруг фыркнул, выбросил облако молочно-белого дыма и как бы бросил всю свою массу вперед — резко соскочила вниз корма. Все так и ахнули: передними траками гусениц танк стал уже на противоположной стороне рва и медленно, с трудом выползал наверх, точно из ямы с громким сопением выбиралось чудище, и оно тяжело дышит и дрожит от напряжения, но упорно продвигается. Вот танк высоко поднял над уровнем земли свою переднюю часть, качнулся и грузно опустился на землю. Еще корма висела над рвом, еще танк делал последние усилия, чтобы уйти от места тяжелого испытания, но ров уже был пройден. Парторг роты механик-водитель Двинский совершил почти невозможное.

Когда он вышел из машины, лицо его еще сохраняло следы недавнего напряжения: на лбу и шее вздулись синеватые жилки, не высохли еще капли пота.

Двинского поздравляли, комбриг объявил ему благодарность, и хотя в тот день больше никому не удалось попробовать свои силы на преодолении рва, так как для этого надо было отрывать новый, водители, увидев, как прошел его Двинский, поверили в полную возможность такого перехода.

Вечером Двинский собрал всех механиков-водителей. Пришли танкисты и из других рот.

Это «внеплановое» занятие совпало как раз с моим вечерним обходом. Тихонько присев у самой двери на краешек табуретки, я жадно ловила каждое слово. Говорил Двинский так просто, ясно и горячо, что даже мне, не водившей никогда танка, казалось, что все это пережила я сама. Как будто это я сидела за рычагами спускающегося в ров танка, это я чувствовала по еле заметным признакам, когда надо притормаживать, и, наконец, поймала тот единственный момент, в который всю массу танка надо было бросить на другой берег рва. У всех напряженные лица. Мысленно каждый преодолевал противотанковый ров.

Все эти дни я старательно изучала танк, выбрав поначалу маленький «Т-60». Не переставая думать о счастливой минуте, когда смогу стать равноправным членом экипажа на большой машине, я понимала, что если меня и допустят к танку, то вначале попаду только на «Т-60». Поэтому-то я и стала чаще всего ходить на занятия в роту легких танков. Когда я уже достаточно хорошо изучила пушку, мне разрешили стрелять.

Очень трудно было заряжать пушку. Мужчины обходились одной рукой, я же с трудом справлялась обеими.

Сержант Толок, механик-водитель танка, постарался рассеять мои сомнения:

— Когда будешь в бою, и не заметишь, как перезарядишь, — там сил на все хватает.

Сержант Толок, черный как жук, с черными в искорках глазами на круглом мальчишеском лице, с пухлыми щеками и задорным, курносым, кнопкой, носом, казалось, весь состоял из тугих мускулов, не терпящих покоя. Все время он возился то под машиной, то в машине, то что-то мастерил, забравшись на броню. Он был настолько подвижен, что даже таблетку кальцекса, которым мы кормили всех для профилактики, не мог проглотить, стоя на одном месте. Как только во взводе становилось скучно — люди устали, либо им взгрустнулось (бывает так, загрустил один боец, за ним и другие), — всегда искали Толока. Он уж рассмешит, разгонит грусть-тоску: и спляшет, и споет, и побалагурит немного по-ребячьи — очень непосредственно и потому весело и легко.

Толок разыскал гантели и регулярно занимался со мною для укрепления мускулов. Материальную часть танка преподавали мне два учителя: тот же Толок и сержант Ситников.