Повесть о Верещагине - [8]

Барин налил ему еще кружку и сказал.

— Пей, но смотри — самовольно, крадучись, к бочонку не прикладывайся!

— Не согрешу, барин-батюшка, будьте здоровы!.. Много лет вам здравствовать!

— Молодец! Хорошо пьешь!

— Алеша! Не спаивай моего человека, — начинал сердиться Василий. — И с тобой не полажу, и его отхлещу.

— Хлещи, барин! — весело и вызывающе воскликнул Степан. — Хлещи, если не совестно да если рука поднимется. Мужик не скотина, от кнута не побежит. Потому как я мужик сам не свой: душа у меня божья, голова — царская, а спина — барская. Хлещи! Давно не бит!..

Алексей Верещагин усмехнулся в ответ на красноречие Степана и налил еще по кружке вина себе и ему:

— Не бойся, Степан, мой брат в шутку тебя на испуг берет. Вот если спляшешь — будет тебе еще кружка вина.

— Ни дуды, ни балалайки, подо что же я, барин, буду вам выкамаривать? — взмолился Степан и уставился на вино. «Ох, и добро же проклятущее! И дело не тяжелое — сплясать», — подумал Степан.

— Дозвольте мне, господин-барин, кружечку винца выплясать. Босичком, под свои песни, безо всякой игры? — обратился Степан к своему барину и так умильно, подкупающе взглянул на него, что тот лишь махнул рукой в знак согласия.

— Валяй, дурень, пляши, ничего не будет! — распоряжался за брата захмелевший Алексей. — Топчи белозерскую землю под мужицкий припев. Пусть барыня с детьми тоже послушает, полюбуется.

Степан затянул на себе потуже поясок домотканый, развесил кисти сбоку, засучил полосатые штаны выше колен и пошел гоголем по примятой луговине. Он плясал и пел, пел и плясал:

Эх, на старости лет

Поплясать али нет?..

Полюбуйся, народ,

Степа в пляс идет!

Поездка на богомолье

— Валяй, Степа! — прикрикнул Алексей Верещагин. — Пляши! Все грехи замолятся!.. Пляши, дозволено!

На печке блин

И под печкой блин,

Не хочу я блина,

Мне бы кружку вина!..

— Подковыривай, ходи с носка!..

— Пляши, черт, будет и вино!.. — ободряли Степана оба брата Верещагины.

Эх, Офроська моя.

Не брось-ка меня,

Не брось, не покинь,

У тебя я один!

Как один господин

Ехал помолиться, —

Дай бог,

Кабы сдох,

Черту пригодится!..

— Ну уж это не те слова, этого не дозволю! Над господами насмехаться нельзя, — зашумел Василий.

— Ничего, ничего, всё можно… Из песни слова не выкинешь, — заступился за мужика Алексей и, лихо покрутив гвардейские седые усы, подал ему кружку с вином.

И снова, даже не передохнув, Степан выпил и продолжал свою незамысловатую пляску.

— Да ты хоть закуси чем-нибудь, — предложил Алексей. Но Степан, загнув рубаху и ударив себя ладонью по голому брюху, ответил на это очередной частушкой:

Любят наши мужики

На закуску рыжики,

Топаю, потопаю,

Чего-нибудь полопаю!..

А пока Степан под песенки-прибаутки плясал, изгибаясь в три дуги, Вася Верещагин сидел на телеге, в стороне от всех домочадцев, и карандашом в альбоме быстро зарисовывал пляшущего мужика. Делал он это со страстью и увлечением; плотно сжав тонкие губы, бросая прищуренный взгляд на плясуна, Вася никого больше не видел и ничего не замечал. Прошло несколько минут — и Васин рисунок в альбоме рассматривали праздные путешественники. Дядя Алексей восхитился и сказал брату:

— Не жалей, Василий, денег на обучение Васятки. Учи. Найми ему хороших учителей в Питере. Смотри-ка, как он Степу изобразил!

Отец Васи, давно не баловавший сына ласковым словом, посмеялся, глядя на рисунок, и пообещал при всех, что, выручив осенью деньги за лес, даст Васе сто рублей на оплату учителя-живописца. Степан спьяна не захотел даже посмотреть на рисунок, он счел Васину затею за насмешку. Закурив толстую цигарку крепкого табаку-самосаду, Степан сел подальше от Верещагиных и заворчал, подозвав к себе Васю:

— Пустяки этакие картинки. Для смеху только. Ну, я понимаю, когда в церквах на стенах богов пишут, а меня за пляской к чему? Барам поиздеваться? Изорви!

— Да что ты, Степан, я без всякого зла, не в обиду тебе, — оправдывался Вася.

— Ну смотри, только никому больше этим не хвастай, не то на охоту с тобой не пойду ни разу. Не велико диво — картинка, — не унимался Степан, — ты бы вот так малевал, как в старину мой тезка — Степан Разин. Тот попал однажды в острог. Слуги царские его где-то сцапали и посадили. Стража у ворот, стража за стенами. Не убежишь, не ускочишь. А Стенька Разин взял уголек, да на стене и нарисовал лодку с веслами. А потом плюнул на ее да ладонями похлопал… дверь распахнулась, хлынула вода, он вскочил в лодку — да и был таков! Уплыл ведь, и снова за кистень да за топор. Ох, и доставалось от него господам! В бога не веровал, с чертом знался. Вот откудова у Стеньки и волшебство происходило…

Степан помолчал, кивнул Васе головой многозначительно, дескать, не всё господа знают, кое-что и мы разумеем. Помолчал и снова заговорил:

— Стеньку народ любил. Вот бы ему царем быть!..

— И ты веришь, что Разин таким способом из тюрьмы в лодке удрал?

— А как же, Вася, может быть, сказка — это складка, выдумка, зато песня — быль. А в песнях про тот случай так поется:

…Не со гор ли вода катилася,

Да каменна тюрьма развалилася;

И бежал Степан Тимофеевич

В быстрой лодочке-душегубочке…

Вася, не возражая, слушал его. «Верит человек легендам — и пусть верит», — мысленно рассуждал он о Степане, крепком, кряжистом охотнике-следопыте.