Повесть о Великом мире - [15]
Прежде воду Реки хризантем
из уезда Наньян
Черпая в нижнем теченье её,
годы себе продлевали.
Ныне же возле Реки хризантем,
что на тракте Токайдо,
Остановившись на ночь
на западном бреге,
жизнь обрываю себе[204].
След кисти
Из старины далёкой —
Он был. То запись
И о его,
теперешнего пленника,
судьбе.
Печаль его
Всё больше становилась,
И Тосимото
Сложил стихи и на столбе приюта
Начертал:
«Такое в старину
Уже случилось.
Наверное, утопят и меня
В потоке той же
Хризантемовой реки!»
Как миновали
Реку Ои,
Пленник, её названье услыхав,
Знакомое такое[205],
Подумал о том,
Что теперь уже стали
Ночным сновиденьем,
Которое дважды не видят, —
Отъезд государя
В дворец Камэяма,
Вишни в цвету
На Арасияма[206]
Катанье на лодках
С головами драконов
И шеями цапель[207]
И то, как бывал на пирах
С их стихами под звуки свирелей и струн
Миновав
Симада, и Фудзиэда,
И увядшие стебли лиан
У Окабэ[208],
В сумерках,
Полных печали,
Горы Уцу пересёк —
Там разрослись,
Закрывая дорогу,
Винограда и клёна побеги и ветви.
В старину
Нарихира-тюдзё[209],
В восточные пределы
Отправляясь,
Желал найти,
Где поселиться.
Прочтя свои стихи:
«Здесь даже и во сне
Не встретишь человека»,
Он, видно,
То же чувство испытал.
Когда же миновали
Взморье Киёми[210],
Застава из морской волны,
Чей шум пройти мешает
Даже снам,
В которых возвращаешься
в столицу, —
Невольные
Всё больше вызывала слёзы.
Но что же там, напротив? —
Мыс Михо,
А от него пройдя
Окицу и Камбара,
Увидел он
Высокую вершину Фудзи,
Из снега прямо
Встаёт там дым.
Его не спутать ни с чем.
И в мыслях
Равняя дым с невзгодами своими,
В рассветной дымке
Рассмотрел он сосны
И миновал
Равнину Укисимагахара[211] —
Так мелко здесь из-за отлива?
И сам он как селянин,
Что вышел в поле.
Плывёт на лодке[212].
Возвратная повозка — Курумагаэси
— Вращает этот зыбкий мир.
На ней поехал до Такэносита,
Дороге Под Бамбуком,
От перевала Асигараяма
Вниз на Большое с Малым
Морские побережья[213] посмотрев,
Увидел, будто волны
Рукав ему перехлестнули.
Он, правда, не спешил,
Но много дней
В пути нагромоздилось,
И под вечер
В луну седьмую,
день двадцать шестой
В Камакура
Прибыть изволил.
В тот же день, немного погодя, Нандзё Саэмон Така-нао благоволил принять его и передать на попечение Сува Саэмона, Запертый в тесной каморке с крепкими решётками «паутина», он чувствовал себя грешником в преисподней, переданным в Ведомство десяти королей[214], закованным в шейные колодки и ручные кандалы для установления тяжести его грехов.
5
О МНЕНИИ НАГАСАКИ СИНДЗАЭМОН-НО-ДЗЁ И О ГОСПОДИНЕ КУМАБАКА
После того как дело с заговором царствующего государя[215] было раскрыто, приближённые господина из Дзимёин[216] вплоть до самых младших дам из его свиты стали радоваться, считая, что августейший трон скоро перейдёт к их господину, но даже после того, как было совершено нападение на Токи, вестей об этом никаких не последовало. Теперь же, хотя Тосимото и призвали вновь из столицы, об августейшем троне ничего нового слышно не было, поэтому планы людей из окружения господина из Дзимёин нарушались, и многие из этих людей стали «петь о пяти печалях»[217].
Ввиду этого, возможно, и нашёлся человек, давший такой совет, согласно которому от господина из Дзимёин в Канто был тайно направлен посланец, и ему велено было сказать: «Осуществление заговора царствующего государя — дело ближайших дней. Опасность уже нависла. Если воины немедленно не отдадут распоряжение о тщательном расследовании, в Поднебесной скоро может наступить смута». Тогда Вступивший на Путь владетель Сагами в смятении воскликнул: «Воистину, это так!» — и собрал людей из семей главных своих вассалов, а также глав ведомств и членов Верховного суда, спросив мнение каждого: «Как следует поступить с этим делом?». Однако некоторые закрыли свои рты на запор, уступая слово другим, а некоторые из опасения за самих себя не произносили ни слова, и тогда сын Вступившего на Путь Нагасаки, Синдзаэмон-но-дзё Такасукэ, вышел вперёд и почтительно промолвил:
— В прошлом, когда было совершено нападение на Токи Дзюро, следовало произвести и передачу трона царствующего государя. Однако из опасений перед установлениями двора ваши распоряжения были нерешительными, из-за чего дело так и не прекратилось. Первая добродетель воинов — отринув смуту, привести страну к миру. Отправить немедленно ныне царствующего государя в отдалённые провинции, принца из Великой пагоды препроводить в дальнюю ссылку без возврата. Тосимото, Сукэтомо и более низкопоставленных мятежных подданных казнить по одному — иначе быть не может, — так вымолвил он без робости.
В ответ на это, немного поразмыслив, почтительно высказался Доун, Вступивший на Путь Никайдо из провинции Дэва:
— Мне это мнение кажется разумным. Так и должно быть. Однако же, если отвлечься от него и обратиться к моим неразумным мыслям, мы увидим, что с тех пор, как воинские дома взяли власть, прошло более ста шестидесяти лет, могущество их достигло границ Четырёх морей, а удача блистает из поколения в поколение — и не иначе. Это лишь потому, что наверху они с почтением взирают на Единственного
