Повесть о Великом мире - [144]
7
О ССЫЛКЕ ПРИНЦА КРОВИ ЕГО МИЛОСТИ ГЛАВЕ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА[1037] И О БАРЫШНЕ ВОРОНОЙ
В то время, пока принц крови его милость глава Военного ведомства был занят мятежом в Поднебесной, он изо всех сил предотвращал бедствия, грозившие особе государя, и был возвращён от монашеской к мирской ипостаси. Но, поскольку Четыре моря уже успокоились, он изволил возвращаться на свой прежний пост главы трёх тысяч монахов и отдалялся от государевых законов в сторону Закона Будды, уходя от стремления к воинской славе.
Его готовили к посту полководца-покорителя варваров, полагая, что он может военными средствами защитить Поднебесную, такое высочайшее мнение с неудовольствием изволил выразить государь и в конце концов повелел принцу стать полководцем-покорителем варваров. В этих условиях принц в ответ на пожелание повелителя Четырёх морей проявил сдержанность. Но, поскольку к этому посту следовало проявлять уважение, он, в согласии с волей государя, пребывал в чрезвычайной роскоши, забывая о поношениях мира, предавался сплошным удовольствиям, поэтому все люди в Поднебесной думали, что в мире во второй раз наступят бедствия. Говорят, что после великих беспорядков луки и стрелы завернули, щиты и алебарды положили в сумки. Никакой нужды в них не было, а если говорить о лучниках и воинах, использующих большие мечи, то хотя они и не имели заслуг, но милостями пользовались и служили приближённым государя.
Помимо того, люди, у которых разрешений не было, каждую ночь кружили у столичного района Сиракава нападали на прохожих на перекрёстках, здесь и там на дорогах рубили мечами встречных мужчин и женщин, и не было конца людям, которые встречали от их руки нежданную смерть. Считалось, что они также намерены напасть на его милость Асикага Такаудзи из Ведомства упорядочения и установлений, поэтому собрали воинов и стали тренировать их в совершенствовании воинского искусства.
Собственно говоря, его милость Такаудзи до сих пор был человеком верноподданным, и не было слышно, чтобы он чувствовал несоответствие отношения к нему его положению; но по какой причине принц крови из Военного ведомства был им недоволен? Если доискиваться истоков этого недовольства, окажется, что когда в пятую луну прошедшего года правительственное войско наступало на Рокухара, воинские силы, подчинённые его милости хоину, разломали склады в столице и разграбили драгоценности. Дабы утихомирить волчье логово, его милость Асикага вызвал к себе и казнил больше двадцати человек, выставив их напоказ на пересечении Шестой линии с берегом реки.
На высоко поднятой дощечке было написано: «Произведена смертная казнь монахов, служивших у принца из Великой пагоды, верноподданных его милости хоина, его подчинённых, которые в разных местах занимались грабежами». Когда об этом узнал его милость хоин, он почувствовал раздражение и пустил в ход всевозможные виды клеветы, а в адрес его милости принца из Военного ведомства, возгласили ложь.
Когда всё это накопилось и достигло слуха государя, принц возмутился. С того времени, когда его высочество находился в Сиги, он был готов застрелить Такаудзи, и такое желание у него оставалось, однако из-за того, что на это не была изъявлена государева воля, он ничего не мог поделать и сдерживал себя. Но, видимо, потому, что клевета не прекращалась, между собою исподтишка разговоры велись, принц изволил разослать в провинции письма и вызвать к себе воинов.
Его милость Такаудзи услышал об этом и по секрету, через мачеху принца, вторую супругу императора, известил его величество, передав ему: «Чтобы захватить императорский престол, принц крови из Военного ведомства созывает воинов из провинций. Доказательства этого совершенно ясны». Тогда государь изъял приказ, разосланный принцем по провинциям, прочёл его и очень разгневался. В гневе у государя поднялась его чешуя дракона и он повелел:
— Этого принца отправить в ссылку!
Принц из Военного ведомства был приглашён на собрание в Центральном дворце[1038]. Ни о чём таком не думая, он вызвал двух всадников и больше десяти чиновников и тайком поехал в императорский дворец. Два человека, судья Юки и губернатор провинции Хоки, подождали и захватили его, заранее получив повеление государя. Они заперли принца в помещении придворных конюшен. Принца в его комнатке, крохотной, как ячейка паутины, не посещал ни один человек; он лежал на полу, залитом слезами, и думал: «Что со мной будет?! В начале годов правления под девизом Гэнко я прятался от воинских домов. Под деревьями, между скалами не мог высушить от росы свои рукава. Теперь, на обратном пути в столицу, когда заканчивается самый радостный в моей жизни день, оболганный клеветником-вассалом я страдаю в ожидании смертной казни». Ни о чём другом, кроме самому ему неведомого будущего он не мог думать.
Есть такое правило: «Ложь долго не стоит», — поэтому он полагал, что государь тоже может передумать, исправив своё мнение о той лжи, которую слышал об этом деле. Узнав, что двор уже решил отправить его в дальнюю ссылку, принц испытал нестерпимую горечь и по секрету передал для августейшего через даму, близкую к его сердцу, подробное письмо, прося срочно доложить о нём государю на словах. В его челобитной говорилось:
Восьмой том «Исторических записок» продолжает перевод труда древнекитайского историка Сыма Цяня (145-87 гг. до н.э.) на русский язык. Том содержит очередные 25 глав последнего раздела памятника — «Ле чжуань» («Жизнеописания») Главы тома вобрали в себя исторические и этнографические факты, сведения по древнекитайской философии, военному делу, медицине. Через драматические повороты личных судеб персонажей Сыма Цянь сумел дать многомерную картину истории Китая VI—II вв. до н.э.
«Книга попугая» принадлежит к весьма популярному в странах средневекового мусульманского Востока жанру произведений о женской хитрости и коварстве. Перевод выполнен в 20-х годах видным советским востоковедом Е. Э. Бертельсом. Издание снабжено предисловием и примечаниями. Рассчитано на широкий круг читателей.
Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В седьмом выпуске «Восточного альманаха» публикуются сатирический роман классика современной китайской литературы Лао Шэ «Мудрец сказал…» о жизни пекинских студентов 30–х годов нашего столетия; лирическая повесть монгольского писателя С. Пурэва «Осень в горах», рассказы писателей Индии, Японии, Турции, Ливана и Сингапура; стихи поэтов — мастеров пейзажной лирики Пэй Ди, Ван Цзиня, принадлежавших к кругу великого китайского поэта Ван Вэя; статья о быте и нравах жителей экзотического острова Сокотра в Индийском океане и другие материалы.
Ихара Сайкаку (1642–1693), начавший свой творческий путь как создатель новаторских шуточных стихотворений, был основоположником нового направления в повествовательной прозе — укиё-дзоси (книги об изменчивом мире). Буддийский термин «укиё», ранее означавший «горестный», «грешный», «быстротечный» мир, в контексте культуры этого времени становится символом самоценности земного бытия. По мнению Н. И. Конрада, слово «укиё» приобрело жизнеутверждающий и даже гедонистический оттенок: мир скорби и печали превратился для людей эпохи Сайкаку в быстротечный, но от этого тем более привлекательный мир радости и удовольствий, хозяевами которого они начали себя ощущать.Т.