Повесть о светлом мальчике - [49]

Второй наказуемый сказал:

— Лучше бы сегодня закончили эти наказания палкой. Сейчас мое тело совсем не чувствует ничего, только сердце вот сдает…

Голос этого человека показался мне знакомым, но я долго не мог узнать его, пока, наконец, по каким-то неуловимым признакам не догадался, что это был Намчил-оол. Лица обоих страшно опухли, пожелтели, глаза заплыли. Вчера их допрашивали со свидетелями, и они получили пятьсот ударов по щекам. Чиновник снова принялся уговаривать их не храбриться. Видно, он был хороший человек и только исполнял свою службу, участвуя в судилище.

Мы увидели, как двое волоком тащат какого-то человека, а у него болтаются руки и ноги, словно у пьяного. Лицо у этого человека было опухшим, глаза закатились. Его приволокли к реке и стали отливать водой.

— Я давно говорил, что он уже без сознания! — сказал один из отливавших. — Но разве этот злоглазый Шавыра что-либо слышит? Бей сильнее — и все!

— Начал дышать! — обрадованно сказал другой.

Они оба склонились к лежащему. Он тихо шевельнулся и прошептал:

— Пить… — и, напившись, снова шепнул: — Ой, как хорошо… Не спешите, ребята, дайте полежать немного.

— Ладно, полежи… — ответил тот, что был старше, и стал высекать огонь для трубки. — Этот голодный ворон давно ненавидит нас с сыном, — продолжал он после того, как закурил. — Пусть пьет нашу кровь… Но и ему отольется!.. Всю скотину до последнего ягненка порежем, а его мясом бездомных собак накормим! У меня есть кому мстить: младшие сыновья остались.

Помолчав, он сказал:

— Слушай, присмотри за моим бедным сыном. Он настоящий мужчина: сколько наказаний перенес, а ни в чем еще не сознался. Пусть и до смерти мужчиной остается. А я, пожалуй, уеду. Хотя бы один табун уведу и в Монголию переправлю. Пусть эта сволочь чувствует, что мы не дремлем.

— Осторожней, услышат! — одернул его товарищ. Вдруг он заметил нас и, вздрогнув, спросил: — А вы откуда?

— Посмотри на их отвисшие бурдюки! — сказал насмешливо старший. — Сразу видно, что их не мясом, а отрубями да хойтпаком набивают. Вырастут — и тоже через такие наказания перешагнут. — И прикрикнул на нас: — Чем так глазеть, помогали бы людям! Вот принесите прикованному воду, облегчите его мученья.

Мы выбрались из засады и принялись бродить между юртами, на каждом шагу натыкаясь на истязуемых. Некоторые были закованы в деревянные колодки, другие были в железных кандалах, многие сидели на острых камнях. Мы приносили этим людям воды, углей, чтобы раскурить трубку, отгоняли от распятых мух и комаров. Вдруг неожиданно нас увидел какой-то чиновник и заорал:

— А ну, приведите-ка ко мне этих щенков! Откуда их прислали держать связь с арестованными?..

Но где сыщешь еще таких бегунов, как перепуганные мальчишки? Как горсть брошенных камней, разлетелись мы кто куда и мигом очутились в лесу, на той стороне поляны. Передохнули чуть — и бегом по домам. Рассказов о виденном и пережитом хватило на целый вечер.

Мой дядя Мукураш и отец Арандола были не на шутку испуганы нашим повествованием. И хотя мы убеждали их, что не делали там ничего дурного, нам строго-настрого запретили появляться у судилища.

— Что ужаснее можно увидеть на этом свете, чем мучения людей? — говорил дядя. — А ну, как на вас брызнет человеческая кровь? Боже избави! Всякая нечисть может тогда к вам пристать!.. А главное, чиновники нагрянут за вами к вашим родственникам — и тогда уж жди беды! Как голодные лошади обгрызают кору с тополей, к которым привязаны, так и они с нас шкуру снимут. Им ничего не стоит на лжесвидетелей сослаться. «Собака, полизав свою слюну, сытой не станет — чиновник праведными поступками богатства не соберет».

После таких разговоров и угроз нам попадать на судилище стало труднее: мало того, что нужно глядеть в оба, чтобы чиновники тебя не поймали, так еще своих опасайся!.. Мы решили ходить туда, когда становилось темно, тем более что теперь возле судилища крутилось много мальчишек из дальних и близких аалов — попробуй в темноте разбери, кто чей. Страх наш перед тем, что творилось, не уменьшался, но чем больше мы слышали разных ужасных рассказов, тем сильнее нас тянуло туда.

Чего только мы там не повидали! До сих пор все стоит перед глазами! Видели, как хлещет жертву по щекам ремень — это называлось «шаагай». Видели четырехгранную палку «манзы», которой били людей по ногам. Голого человека сажали на битый щебень; вкладывали между пальцами деревянные палочки и стягивали пальцы ремнем; засыпали глаза рубленым конским волосом, надевали на шею деревянный хомут, сажали между бревнами, подвешивали вниз головой над дымящимся очагом… Какие причудливые, изощренные пытки может придумать человек для человека! Вопли замученных до сих пор звучат в моих ушах.

Взять хотя бы эту манзу — внутрь ее вливали расплавленный свинец и со всей силы били по ногам. Даже звук ударов вынести невозможно, не то что глядеть, как рвется под ударами живое тело!.. Куда гуманнее забивали скот: один неожиданный удар — и все. А человеку дадут полсотни ударов, приведут в чувство — и снова продолжают бить.

А чиновники, словно им это наслаждение доставляет, еще кричат палачу: