Повесть о светлом мальчике - [40]

Не успели мы сделать пятнадцать мучительных кругов, как к нам подскакали два всадника. В одном из них я узнал тувинского чиновника Чирык-Мерена, а другим был китайский чиновник. Оба без винтовок, лишь с револьверами на боку. Мерен приветствовал дядю:

— Пусть острым будет твой плуг!

— Будь по-вашему. Пусть и ваша поездка закончится благополучно, — отвечал дядя.

Мерен сказал, что от каждой юрты на пахоту требуется предоставить быка или лошадь с погоняльщиком и снаряжением. Кто опоздает, тот должен предоставить сверх овцу или козу на питание работникам.

— Только дошла моя очередь поливать, — взмолился дядя. — Первый день я сегодня коснулся плугом земли, разрешите закончить хотя бы этот клочок.

— Видно, ты не понял! — заорал Мерен. — Скоро сам Ян Чи-чао сюда явится, плети за тебя принимать я не буду — кожа у меня тонкая! Не говори, что тебя не предупреждали!

Чиновники хлестнули лошадей и умчались, а дядя зло выругался и, чтобы успокоиться, высек огнивом искру, закурил. Когда дядя рассердится, он сосет трубку, словно томимый жаждой человек воду пьет: ни через рот, ни через нос дым не выпускает. Кажется, лишь через глаза чуть-чуть дым идет. В такие минуты разговаривать с ним невозможно, брови его сомкнутся, не смотрит ни на кого. Я сижу и жду, что будет дальше, быки тоже ждут. Когда я поднимаюсь — быки начинают дышать сильнее, словно переговариваются: «Наш мучитель, чертенок, подходит!» Я ласкаю шершавыми грязными руками их морды и уши и отвечаю мысленно: «Но-но! Нечего особенно жаловаться! Я вижу, как вам трудно и плохо, но мне же еще трудней: свою муку переживаю и вашу тоже!..»

Наконец дядя словно очнулся, вздохнул и приказал мне распрягать быков: поедем домой. По нашему поверью, если в первый день не закончишь пахоту, как положено, урожая не жди. «День пробы плуга» не удался.

Когда мы приехали к юрте, дядя поговорил с теткой и сказал мне:

— Ну, Ангыр, садись на синего быка и поезжай в Тюлюштерский стан.

От этих его слов сердце мое так запрыгало, что казалось, через рот выскочит. Как же это он посылает меня одного к таким злым людям? Дядя попытался успокоить меня:

— Мальчишек они не трогают, сынок. Прошлой осенью у взрослых вся кожа со спины сползла, а мальчишки целой ордой толклись возле, мясо ели.

— Ты же послушный и сговорчивый, — поддержала его тетка. — Стараться будешь из последних сил угодить, тебе там хорошо будет.

Так мы оба: синий бык и я, не имеющие права ни от чего отказываться, отправились по назначению.

Когда я подъехал к Улуг-Шольскому поселку, то увидел, что руины почти сровнялись с землей, но запах гари до сих пор не рассеялся.

Вокруг, насколько видел глаз, пахали, боронили; пищали несмазанные колеса плугов, щелкали бичи. Невдалеке я заметил стан и подъехал к нему. Сердце мое прыгало, как у зайца. На костре что-то варилось, а возле сидел черный коренастый мужчина. Не взглянув на меня, он грубо спросил:

— Ну, что ты со своим быком четыре уха мне показываешь?.. Ищешь Тюлюштерский стан? Он здесь. Откуда явился, где пара к твоему быку?

Я отвечал.

— Па! Неужто тебя за человека считают? От чьей юрты ты?

— От Баран-оола, дяденька…

В это время из соломенного шалаша вылез знакомый мне дядя Базанай и заступился за меня:

— Это он на вид такой маленький, когда начнет работать, не каждый ему подойдет в пару.

Черный сразу же смягчился:

— Ну ладно, если так. А то я подумал: ну вот, появился еще один огромный желудок, а с ним сонный мешок бесполезный.

И принялся внимательно и придирчиво разглядывать мое обмундирование, снаряжение быка, будто китайский торговец при приеме пушнины, старающийся дать за все меньшую цену. Я отвел свой взгляд — как еж мордочку; поджал вылезающие из рваных идиков пальцы и сразу же в душе возненавидел приемщика. А он ходил вокруг нас, прикидывал что-то, после сказал:

— Так, так! Не сердись на меня, парень, ты, видать, настоящий работяга.

— Еще бы! — усмехнулся дядя Базанай. — Он с семи лет ходит по батрацким дорогам.

— В таких местах чаще всего и встречаются щербатая чашка да пегий одер. Богатый всегда сумеет отбояриться… Только тяжелый груз на теленка грузить — великий грех и мука для глаз… — грустно продолжал приемщик и велел мне бежать за хворостом для костра. Он обещал сказать начальнику, что я с утра уже помогаю повару, иначе бы меня стали считать работающим с завтрашнего дня и еды сегодня не дали бы.

Я с радостью схватил веревку, насобирал хорошего хвороста и скоро вернулся обратно. У костра тем временем собралось порядочно народу; пока мы кипятили еще огромную чашу чая, народ все прибывал и прибывал. Знакомые приветствовали меня криками:

— Эге, наш знакомец, настоящий быкоправ к нам прибыл!.. Завтра вместе станем работать: взрослый погонщик — лишняя тяжесть для быка!..

Все готовились к обеду, насыпали в чашки тару, жареную муку, пили горячий чай. Когда люди чуть-чуть отдохнули, то послышались смех, рассказы о дневных неудачах и неприятностях товарищей, прибаутки, песни. Затем шум постепенно стал стихать, народ устраивался на ночлег.

Наутро мы с моим синим быком приступили к уже давно известным нам мучениям.

Надо сказать, что за прошлую осень наши люди хорошо привыкли к повадкам больших и маленьких китайских чиновников. Теперь уже они не шарахались от взмахов плети, а лишь смотрели исподлобья. Удары переносили молча, будто говорили: «Ну ударь, ударь еще… Тебе мало? Смотри, как бы чего не вышло…» Нас, новеньких, учили, чтобы мы не плакали, когда бьют, и не просили прощенья, не доставляли этой сволочи, чиновникам, лишнее удовольствие.