Повесть о светлом мальчике - [24]

— Я давно решил так! — ответил я, обрадованный, что наши мысли совпали.

Мы подобрали лепешку сухого кизяка, сделали в серединке отверстие, незаметно утащили из костра уголек, положили его в кизяк и укрылись в соседнем лесу. Главным — огнем — мы обеспечены. Потом стали обсуждать, куда податься. Решили, что здесь, в Амыраке, оставаться нам никак нельзя, лучше подняться вверх к зимовью, в узкое ущелье. Наступила ночь, холодный ветер смелее стал ворошить опавшие листья, заставляя настораживать уши — нет ли погони? Путь наш лежал в горы. Мы спешили, но не забывали об осторожности — все время останавливались, прислушивались. А когда взбирались на возвышенность, всматривались в ночь, полную своих отличных от дня очертаний и звуков…

Прошло двое суток. Днем мы не разжигали костра, опасаясь, что могут заметить наш дым. Ночь проводили в старых кошарах. Наступили уже третьи сутки нашей голодовки. Арандол предложил:

— Давай сегодня ночью спустимся к аалам, незаметно проберемся к бабушке в юрту и выспросим, что там о нас говорят. А главное, ведь там всюду полно сейчас еды. Мы можем совсем незаметно взять себе сколько угодно мяса и убежать снова сюда.

Но я возразил:

— Насчет мяса ты прав, Арандол, его мы возьмем, оно развешано прямо на деревьях. А вот разговаривать с нашей бабушкой, по-моему, никак нельзя. Там, наверное, так и думают, что если мы появимся в аале, то непременно раньше всех пойдем к бабушке.

За полночь мы подошли к нашему аалу. Аал спал. Ночную тишину разбудил лай собак, но, когда мы спустились ближе, собаки узнали нас и смолкли.

Мы сняли с одного сучка переднюю лопатку вместе с ребром, да с соседнего дерева — четверть тушки барана. Ноша для двоих достаточная. Потом, как заправские воры, таясь, поспешили покинуть родной аал и удалиться в безлюдную глушь.

Утром мы развели костер на вершине горы у выступа скалы. На углях поджарили большие куски шашлыка, крепко наелись и тут же заснули, забыв о всякой осторожности. Проснулись только на следующее утро. После еды принялись за устройство шалаша, этой работы нам хватило ненадолго, но играть что-то совсем не хотелось, занять себя было нечем. Мы сели на выступ скалы и стали всматриваться в ту сторону, где расположен наш аал. Молчали. Радость не возвращалась, и песни любимые не приходили на ум. Мы чувствовали себя несчастными и никому на свете не нужными существами. Хотелось заплакать, но мы старались не показать друг другу слез. Смотрели вниз в ущелье, где еле заметным ручейком вилась дорога в Амырак. А на западе медный таз солнца уже катится навстречу зубастой скале, и снова наступала ночь. «А что будем делать завтра?» — думал каждый из нас…

Вдруг послышался человеческий голос. Он доносился снизу и был полон тоски, словно плакал кто-то по умершему. Мы замерли, вслушиваясь в этот плач. И вот на повороте дороги мы увидели отца Арандола. Он, наверное выпивши, плакал и звал сына:

— …сыно-ок, Аранд-о-о-ол, где ты?..

Мы, не сговариваясь, спрыгнули со скалы и, словно листья в бурю, бросились с криком и плачем вниз.

ВЕДЬМА ПРОГЛОТИЛА ЛУНУ

Как-то вечером — уже был разгар листопада — я вместе с ребятишками аала гонялся за телятами и козлятами, чтобы отлучить их от маток и привязать на прикол. Совсем уже стемнело и на небо выплыла полная луна, когда мы с двоюродным братишкой, у родителей которого я жил теперь бесплатным батраком, возвратились в юрту. В юрте было темно, на треноге очага что-то кипело. «Может, мясо варят?» — подумал я, но тут услышал голос тетки:

— Тащи дров! Подложи под чашу, пусть доварится вам кулеш. Похлебаете — да спать!

Сегодня я был особенно голоден и утомлен — весь день пас овец, а вечером очень долго гонялся за телятами. В ожидании кулеша я присел у входа и задремал. Разбудил меня крик двоюродного братишки:

— Ой, оммани! Страх-то какой! Вставай-ка!

Я услышал, как прошлепали к выходу его стоптанные маймаки (сапожки с загнутыми носками), и открыл глаза. В юрте никого не было, на очаге, булькая, кипел кулеш. Неподалеку от входа в юрту разговаривали взрослые; я высунулся и услышал, как дядя приказал:

— Тащи нашу кремневку с пистонами. Она вообще-то плохо стреляет — пусть шумнет. Я порох на полку насыпал.

«О ужас! Наверное, волки в аал прибежали!» — подумал я и выскочил из юрты.

Недалеко от входа собрались все жители нашего аала, разговаривали торопливо, странно-приглушенными голосами, дети плакали.

— Ужасное страшилище! Ой, да еще чернее становится.

— Это кровь течет…

— Ой, лучше молчите, нельзя этого говорить. О, оммани!

Дяде принесли кремневку, он сказал, чтобы детей увели в юрту, а то напугаются. Я дернул за рукав братишку и спросил, что же случилось. Он ничего мне не ответил, продолжал, дрожа, глядеть на небо.

— Эх ты, сонливая сова! — крикнул мне другой мальчишка. — Подними башку! Луна в плену — не понимаешь?

Я тоже взглянул на небо и увидел, что луна и вправду изменилась. Одна сторона ее была яркой и блестящей, как новая медная тарелка, а другая темно-лиловой. Я подумал, что тут ничего нет особенного, наверное, луну закрыла туча. Это бывает, это проходит. Братишка прошептал:

— Чудовище заглатывает луну.