Повесть о школяре Иве - [18]

Подавленный всем происшедшим, встревоженный словами дозорщика, Ив угрюмо доплелся до своего бревна и сидел, опустив голову на облокоченные о колени руки. Его охватило мучительное чувство полной покинутости, острой обиды. Хотелось плакать при мысли о далеких отце и учителе, о родном доме. Хотелось скорей, сейчас же поделиться с кем‑нибудь, кто понял бы его, объяснил и посоветовал, что делать. Для чего‑то ведь понадобилось барону говорить с ним, расспрашивать? Что значат все эти расспросы? И что будет дальше? Дозорщик сказал: «Отделался». Отделался ли? Мысли Ива путались. Погруженный в них, он не видел, как подошел звонарь, и вздрогнул, когда тот дотронулся до его плеча.

— Что с тобой? — спросил Фромон.

Взглянув в глаза старика, полные доброй заботы, Ив мгновенно понял, что перед ним именно тот самый человек, которому все надо рассказать и просить совета.

Выслушав взволнованный рассказ Ива, Фромон, промолчав, сказал:

— Да, суд совершили над тобой милостивый, непривычный и, по всему видно, не окончательный, потому что у нас так не делается, и чем ты лучше других, я не могу понять. А что Клещ наврал про твою книгу, тоже говорит за то, что это ему нужно, а вот зачем, это вопрос. И я тебе, мой парень, вот что скажу: иди‑ка ты сейчас к дочке маршала и все, что ты мне рассказал, расскажи ей. Только смотри предупреди ее, чтобы она своему папеньке ничего об этом не говорила, избави ее от этого святая Мария!

— А зачем ей об этом знать? — удивился Ив.

— Затем, что так надо. Послушайся меня, я тебе плохого не посоветую. Ступай‑ка поскорей.

— Не могу я идти к ней не в урочное время.

— Ладно, — сказал Фромон. — Пойду‑ка я сам. Я лицо «духовное», мне можно во всякое время. Жди меня тут, я живо вернусь.

Слова звонаря приободрили Ива, внушив ему надежду на благополучный исход всего происшедшего с ним. Он отнес свою книгу в дом, спрятал в мешок, вернулся и, снова сев, стал ждать Фромона. Тот действительно очень скоро пришел и сказал, что все передал дочке маршала. Ив напрасно расспрашивал о подробностях разговора. Фромон сказал ему только, что завтра, когда дочь маршала позовет Ива к себе, то, если пожелает, сама скажет ему все, что надо Увидев подходившего псаря, Фромон сощурил в улыбке глаза и похлопал Ива по плечу:

— Идет твой «сенешал» приглашать тебя к столу. Не унывай, парень, все будет хорошо…

Рыцарь Ожье сидел у себя в спальне. Рядом с ним на шелковой подушке спала Клошэт, вздрагивая во сне. За окном потухал день, и в комнате было темновато. Перед рыцарем на столе стоял ларец из душистого заморского дерева, украшенный искусной резьбой прославленного в старину монаха — мастера монастырской школы в Пуатье. В благочестивом рвении, во спасение души своей, он изобразил на четырех боках ларца символы евангелистов[17]: крылатого льва, крылатого быка, орла и ангела с головами, окруженными нимбами[18]. На крышке изображен был последний суд. Ангел в длинном одеянии держит весы, в их чашах лежат души умерших в виде голых человечков. Черт с рогами и хвостом железными вилами подгоняет к весам толпу таких же человечков. На костре кипит котел, и дракон когтистой лапой держит корчащегося в муках грешника. Ангел, черт и дракон большие, а голые человечки совсем малюсенькие. По углам ларца — колонки с капителями из переплетающихся фантастических полуживотных, полурастений. Ларец этот вместе с мечом отца рыцаря Ожье, погибшего в крестовом походе при взятии Иерусалима, привезен был из Палестины и, как родовая реликвия, бережно хранился в замке Понфор. В ларце были листы древнего пергамента, железная чернильница с чернилами из сажи и растительного масла, круглая палочка воска и в трубочке из слоновой кости калам — тростниковое перо. Хранилась там и печать семьи де ла Тур — железный перстень с шестиугольным золотистым камнем, на нем было вырезано изображение леопарда с поднятой лапой.

Один за другим вынимал рыцарь эти предметы. Из свернутого в трубку пергамента он выбрал два листа, один, пустой, отложил в сторону, другой разгладил рукой и наклонился над ним, рассматривая затейливый чертеж — два круга один в другом с общим центром. Между ними — двенадцать делений, обозначенных знаками Зодиака. В этих делениях — изображения планет. Это был гороскоп рыцаря Ожье, составленный придворным астрологом герцога Фландрского, ученейшим монахом Маврицием. По расположению небесных светил в день и час рождения рыцаря Ожье монах предсказал его судьбу. Рыцарь плохо разбирался в запутанных объяснениях ученого. Он понял только одно: что ему грозит смерть от меча врага, от чего спасти может раскаяние в грехах и ниспосланная за это благодать божья. И вот теперь, когда он решил вызвать злейшего из врагов своих на поединок, настало время удалиться в монастырь и предаться раскаянию, добиться освященной церковью благодати слез[19]. Но и сейчас, прежде чем написать вызов на поединок, он должен испросить благословения. И, задвинув засов двери (молитва должна быть тайной), он распростерся на полу и вознес молитву к святой деве Марии. Клошэт, недовольная, что рыцарь, вставая, разбудил ее, оскалила зубы и зарычала. За это он сбросил ее со скамьи, и она, дрожа всем тельцем, забилась под кровать.