Повесть о школяре Иве - [13]

Молодость ли тянула к людям, внешнее ли сходство этих конюхов, косарей, возчиков с его деревенскими земляками, а может быть, поиски сочувствия или желание поделиться с кем‑нибудь своим горем заставили наконец Ива на следующий день покинуть бревно и пойти по двору.

Проходя мимо колодца, он заметил, что рядом с львиной головой водостока высечен в камне щиток герба с когу тистым зверем на нем, таким же, как на знамени на главной башне. У стен между псарней и скотным сараем стояла на каменном основании широкая железная клетка и в ней два желтых коротконогих зверька с острыми рыльцами и длинными пушистыми хвостами. Ив знал, что это хорьки; он слышал в деревне, что они живут в дуплах деревьев и в чужих норах, едят крыс, мышей, лягушек и даже змей, не боясь их ядовитых укусов. Он помнил, как отец жаловался, что хорек повадился к ним на птичник воровать кур, но видел Ив этих диковинных зверьков впервые и остановился, разглядывая их и размышляя, зачем понадобилось держать хорьков тут, в клетке. Один зверек спал, свернувшись в клубок, как кошка, другой бегал взад и вперед вдоль края клетки, привставал на задние лапки с уморительными длинными пальцами, вытягивал тонкое туловище, продевая мордочку между прутьями клетки, смотрел на Ива черными горошинами глаз Ив протянул было к нему руку, чтобы погладить, как услышал за собой голос:

— Э–э! Остерегись, парень, он тебя опрыскает, тогда одежу хоть выбрось, такая вонь! Хе–хе…

Ив обернулся. Перед ним, чуть пошатываясь, стоял пожилой человек, лысый, с плохо выбритым лицом, в долгополой темной одежде с капюшоном. Монах, что ли, или священник? Наклонив набок голову и прищуривая глаза, человек этот смотрел на него и улыбался. Потом подошел ближе, и, когда заговорил, на Ива пахнуло запахом вина.

— Я гляжу, — сказал он, — ты тут новичок. Я давно тебя заприметил. Смотрю: что это за человек? С виду виллан, а работать не работает, все на бревнышке посиживает.

У нас, думаю, таких не бывает. Хе–хе…

Ив молча разглядывал странного человека. Лицо у него было приветливое и глаза развеселые, с хитринкой; он их прищуривал, когда переставал говорить и поджимал тонкие губы. Блестящая лысина была окружена каемочкой седых волос, а кончик узкого длинноватого носа — в красных и лиловых жилках.

«Наверно, совсем не любит выпить», — подумал Ив.

— Видишь, какие у нас тут диковинки? — сказал незнакомец, мигнув на хорьков. — Это мы держим их для потехи. Какой? О! Для охоты за кроликами. Хорьки эти приручены и приучены. Хе–хе–хе!.. Везут их туда, где есть норы кроличьи. Они в них забираются и выгоняют оттуда кроликов, а люди стоят у выхода из норы и бьют кроликов палками. Очень веселое занятие! Благородное занятие! Хе–хе!..

Засмеявшись, он пошатнулся и оперся рукой об основание клетки, один глаз закрыл, другим повел вокруг и, понизив голос, продолжал:

— Но только у нашего сеньора слишком много других забот, и о хорьках он вспоминает не чаще двух раз в яэд. Вот они, бедняжки, и сидят здесь взаперти.

Тут он свистнул, приблизив лицо к клетке. Спавший хорек проснулся и бросился к решетке, бегавший привстал на задние лапы, и два желтеньких рыльца, просунувшиеся между прутьями совсем близко от лица человека, стали быстро жевать губами.

— А–а! Подлецы! Сладкого захотели?! — крикнул им незнакомец, вынул из кармана две морковки и протянул их хорькам.

Те мигом схватили их и убежали в дальний угол клетки, где, сидя на задних лапках и держа морковки передними, обтачивали их зубами.

— А–а! Подлецы! — повторил незнакомец. — Забывает про них барон, а жаль. Кролики — народ вредный, сильно объедают в саду фруктовые деревья и ягодные кусты. Да что там — посевы на полях жрут. А хорьки вот по деревням кур таскают! У–у-у! Кровопийцы!

Прокричав эти последние слова, он снова закрыл один глаз, втянул голову в плечи и, словно кого‑то испугавшись, повел другим глазом по двору. Потом засмеялся и, оттолкнувшись от клетки, чуть было не упал, но удержался за плечо Ива:

— Пойдем‑ка, парень, лучше на твое бревно, а то у меня ноги больные — как погоде меняться, так они болеть. Вот ведь, братец, какая гадость! Пойдем, я вижу, там у тебя солнце… Ишь как хорошо припекает! — сказал он, усевшись на бревне, и, откинув полу одежды, выставил под солнце худую ногу в залатанной штанине и кожаной сандалии на босу ногу и поглаживал ее рукой. — Так вот что, паренек. Я вижу, ты смотришь на меня и удивляешься, откуда я взялся, а я вон оттуда. — Он протянул руку, указывая на церковь. — Вон, окошко в крыше, там моя комната. А еще ты думаешь, что я из клириков. Верно? А я только к ним пристал сбоку припека: я всего–навсего звонарь и пономарь[14] в здешней церкви, а зовут меня Фромон. А замковые придворные, с легкой руки барона, называют меня «брат Фромон», а я монахом никогда и не был. Звоню да убираю церковь и баронскую капеллу, иногда прислуживаю брату Кандиду. А теперь ты мне расскажи, как тебя звать и откуда ты взялся.

Вот бывает так, что человек сразу располагает к себе какими‑то неуловимыми интонациями голоса, проникнутыми душевностью, особой добротой взгляда, тем, о чем он говорит и словно угадывает мысли собеседника. Так было и со звонарем Фромоном — он с первых слов своих расположил к себе Ива, и тот рассказал ему, как попал в замок, и доверчиво признался в своих горестных мыслях, злобе против рыцаря Рамбера и припомнил слова псаря Жака.