Повесть о Роскошной и Манящей Равнине - [73]

Теперь голос Девы звучал весело, как если бы она ничего не боялась. Вальтер, приободренный такими словами и самым ее голосом, взялся за дело, развел огонь и устроил печку в земле, где и испек свою дичь, как делают охотники. А потом оба они поели – в любви и жизненной радости; и ужин весьма укрепил их. После же трапезы Вальтер подкинул в костер дров, чтобы не замерзнуть ночью и утром и отпугнуть диких зверей, ибо уже явилась ночь и луна встала над лесом. Тут Дева села поближе к огню, поворотилась к Вальтеру и принялась за рассказ.

Глава XXIV. Дева рассказывает о своей участи

– Теперь, о друг мой, под этой светлой луною, возле сего костра поведаю я тебе свою повесть. Знай: не известно мне, целиком ли я происхожу от рода Адама. Неведомо мне, и сколько лет может мне быть. Дело в том, что в жизни моей существуют некоторые пробелы, о которых я помню только самую малость и, вне сомнения, много больше забыла. Помню, что когда я была совсем маленькой и счастливой, меня окружали люди, любившие меня и любимые мною. Это было не здесь, но все тогда осеняла красота – и начало года, и его счастливую середину, и ущерб года и его окончание, а за ними и новое начало. Все это сгинуло, и после не помню ничего, знаю только, что существовала на свете. После вспоминаю себя уже юной девицей; я кое-что знаю и стремлюсь узнать больше. Я больше не знаю счастья; я живу среди людей, которые приказывают мне идти, и я иду, приказывают мне делать, и я делаю. Никто не любит меня, но и не мучает, и сердце мое терзается тоской о том, чего я не знаю. Живу я тоже не в этой земле – в краю нелюбимом, в доме большом и величественном, но не знающем красоты. Потом снова наступает смутное время, и сколько длилось злая пора, не знаю, я сделалась старше, почти взрослой женщиной. Вокруг меня многолюдье, злое, жадное и жестокое. И дух мой свиреп, и тело бессильно; и глупцы велят мне исполнять работу, которую я не хочу делать, и слабейшие бьют меня… и в полной мере узнаю я нужду, побои и разные несчастья. Но все это растворяется в памяти; помню только, что среди недружелюбных у меня нашлась и подруга – старуха, рассказывавшая сладкие повести о жизни иной, где все возвышено и благородно или хотя бы наделено доблестью или стремлением к ней. Она-то и посеяла надежду в сердце мое и подчинила меня, наделив многими знаниями… О, сколь многими!.. Наконец я сделалась мудрой, и если бы посмела, могла бы стать могущественной. Тем не менее я никто в этой земле, как мне кажется – в огромном и злом городе.

И тут я словно бы засыпаю и вижу во сне нечто безумное, перепутанное… иногда прекрасное, иногда уродливое. Но во сне этом присутствуют моя хозяйка и чудище, чью голову отсек ты сегодня. Однако, пробудившись, я оказываюсь в этой земле – какой ты видишь меня сегодня. А начинается моя жизнь здесь вот с чего: полуодетая, со связанными руками, иду я по тому многоколонному залу; а Гном подводит меня к Госпоже, и я слышу его жуткий скрежещущий голос:

– Хозяйка, эта сгодится?

А потом сладкий голос Госпожи отвечает:

– Эта подойдет. И ты получишь награду: ступай, немедленно поставь на ней знак.

После Гном потащил меня в сторону, а сердце мое трепетало в страхе, но на тот раз он не сделал мне ничего плохого, только заковал ногу в это железное кольцо.

И с этого времени я живу в этой земле, сделавшись рабыней Владычицы. Всю свою жизнь после этого я помню день ото дня, и ни одна часть ее не провалилась в забвение. О ней говорить нечего, скажу лишь, что невзирая на все прошлые сны – или же благодаря им – я не утратила мудрости, которой наделила меня та старуха, и стремилась лишь к бóльшим знаниям. Быть может, теперь стремление это принесет нам с тобой счастье, но все это время оно даровало мне только горести. Ибо сперва хозяйка действительно была капризна со мной, но так, как знатная дама с купленным трэлом, – она наказывала меня и ласкала в зависимости от собственной прихоти, не обнаруживая намеренной жестокости или зла. Но случилось так – что скорее понемногу, чем вдруг, – она постепенно узнала о том, что я обладаю частью той мудрости, благодаря которой вела она здесь столь царственную жизнь. Это случилось через два года после того, как попала я к ней в рабыни, еще три томительных года прошло с той поры, как начала она видеть во мне врагиню дней своих. Не знаю, зачем и почему не захотела она убить меня или замучить до смерти; однако ничто не мешало ей обрушивать на мою голову всякие горести и несчастья. Наконец она натравила на меня своего слугу, того самого Гнома, чью голову сегодня раскроил ты. Множество мучений претерпела я от него, о которых не подобает рассказывать моему языку, но однажды он переступил всякие рамки, и я не стерпела: показала ему этот вот острый нож, которым пронзила бы сердце свое, если бы ты сегодня не простил меня. И сказала – если он не оставит меня в покое, то убью не его, а себя, чего он не мог допустить по повелению Госпожи, приказавшей ему в любом случае сохранить меня в живых. А потом ее собственную руку остановил страх. Тем не менее ненависть ее росла, и мне приходилось прибегать ко всей своей мудрости; временами ярость настолько овладевала ею, что одолевала даже страх, и в такие мгновения она была готова послать меня на смерть, если бы мое искусство не позволяло бы мне ускользнуть с помощью какой-нибудь уловки.