Повесть о полках Богунском и Таращанском - [76]

Ясно, что командованием это вовсе не предусмотрено в данной операции, что оно не ведает, что творит, и что неподвижность остальных частей, в том числе и конницы, заставляет только удивляться.

«Инициативу надо брать в свои руки», — думал Щорс.

Еще большего удивления заслуживала неосведомленность штаба о состоянии неприятеля и отсутствие разработанной дислокации.

Выходом являлись глубокое рейдирование кавалерией тылов и сокрушительность наступательного действия.

Мчась на броневике, Щорс мечтал о моторизованной армии.

«Техника не поспевает за нашей потребностью, — думал он. — Ведь вон Боженко — догадливый старик! — старается создать молниеносную подвижность артиллерии и кое-чего достиг в этом деле. Гребенко перенял у махновцев пулеметные тачанки. Мы пустили с начала похода в ход пулеметные санки. Вот взяли мы сто семьдесят аэропланов в Жмеринке и Виннице, но летает из них только один, хоть летчиков вдосталь. А чинить поврежденные машины негде и некому, и лежат «Ильи Муромцы» на боку».

Развивая ураганную скорость стрельбы, Щорс забрасывал огнем снарядов обе линии: на десять верст кругом гвоздил шестидюймовыми снарядами, не выпуская зарвавшегося врага.

«Хорошо, что хоть снарядов пока хватает, — думал он. — А ведь недавно еще за одну винтовочную обойму благодарили мы, сняв шапку, или отбивали у противника патроны прикладами…»

— Стой! Прекрати огонь, Табукашвили! — вдруг прервал Щорс свои размышления. — А ну, выброси меня здесь, я пойду в разведку. Что-то затихло.

— Доедем до Бердичева, там и получим сводку. Зачем тебе здесь ходить? — уговаривал Табукашвили. — Или от шума у тебя уши болят с непривычки?

— Да нет, я ведь сам мортирец — чего там уши болят? Душа болит. Бой надо кончать, нельзя терять ни минуты. Бой тут требуется настоящий — штыковой!

— Стой, — прислушался Табукашвили. — Слышишь, какой грохот там? Это большой взрыв на шепетовской линии. Садись скорей, поедем: боюсь, не случилось ли чего с «Громом»! Похоже на взрывы снарядов. Не подбили ли ему снарядную площадку?

Табукашвили не ошибся: это был взрыв снарядов на броневой площадке «Грома».

«Грозный» примчался к Бердичеву как раз в тот момент, когда туда же на станцию ворвался «Гром», лишившийся площадки со всеми снарядами и трех отважных из своей команды, пожертвовавших жизнями ради спасения бронепоезда и товарищей.

Пока «Гром» прицеплял новую площадку, «Грозный» повернул на шепетовскую линию.

Щорс узнал от командира бронепоезда, матроса Лепетенко, о том, как «Гром» сбил оба броневика противника под откос, но сам подбит был артиллерией; что слева горит лес и насыпь невыгодно освещена.

Надо было двигаться быстро, чтобы разведать неприятельскую артиллерию справа, от Чудново-Волынска.,

— Я ее нащупаю по звуку, — утверждал Табукашвили.

— Разве ты не оглох сегодня? — спросил командир «Грома» Лепетенко.

— Я оглох? — удивился Табукашвили. — А зачем же ты не носишь наушники? Разве так можно выдержать? Уши потекут. На, я тебе подарю, спасибо скажешь, это мое личное изобретение, — смеялся, протягивая матросу кожаный шлем, Табукашвили.

— Не надо, я не лошадь, — отказался Лепетенко.

— Нет, ты хуже лошади, ты осел. Бери! — рассердился Табукашвили.

Лепетенко взял кожаный шлем.

В это время Щорс принимал донесения ординарцев и составлял сводку. Оказывалось, что противник загнан в мешок повсюду.

Уже батько Боженко пересек с кавалерией и легкой артиллерией шепетовскую линию у Демчина и подвел свою пехоту к Тетереву, уничтожив переправу вслед за перешедшим ее противником, отрезал ему у Трощи путь к отступлению. Кабула от Татариновки повернул к Чуднову, разбил бригаду и захватил штаб дивизии со всеми командирами; он выслал их под строгим конвоем в Бердичев.

— Скоро прибудут гости, — сообщал, улыбаясь, кавалерист-ординарец. — Их везут в фаэтонах, потому как они панского сословия.

«Противник прижат к Гнилопяти и ищет броду через воду, — сообщал Кабула в записке, — вот там ты его и прижми, товарищ Щорс, броневиками. Да пущай батько рубанет, коли не увязли сабли в болоте, — чего с ним от веку не было. Да что-то не имею от него вестей, а только вижу большое зарево с того боку. Ну, не иначе как то наши панам зад греют».

Привезли в экипажах четырех генералов и среди них одного преважного, одного из двух атаманов Палиев, — Палия-старшего. С ним-то и повел разговор Щорс.

— Слыхали про Щорса?

— Слыхал.

— Ну, и я слыхал про Палия, только не знаю, про какого, — польстил атаману Щорс. — Наверно, про вас.

Атаман кисло улыбнулся, но все же размяк.

— Чья тут армия? Ваша?

— Нет, моя армия разбита под Винницей,

— А, так это вы уехали в Жмеринку, не дождавшись меня?

— Так точно, я.

— А здесь вы к чьей же армии прикомандировались?

— Здесь армия атамана Оскилко, два корпуса,

— Численность?

— До двадцати тысяч штыков,

— Задача?

— Взять Киев, — пожал плечами атаман.

— Да почему же не берете Бердичев?

— Мы его возьмем прежде… — увлекся было атаман. — Вы мне только сейчас скажите, — вдруг затрясся он, понявши наконец свое положение, — вы даруете мне жизнь? Жизнь моя вне опасности?

— О, безусловно: мы вообще пленных не расстреливаем.

— Меня можно обменять, — торопился атаман, — Мы тоже имеем ваших заложников. Вот, например… — И он назвал имена нескольких провокаторов-боротьбистов, выполнявших у Петлюры задачу контрразведки и затесавшихся в «плен»,