Повесть о полках Богунском и Таращанском - [67]

БАТЬКО В ЖМЕРИНКЕ

Батько сидел довольный в большом зале первого класса на жмеринском вокзале и считал трофеи. Вернее, он лишь следил за подсчетом, который вели тут же его писаря по рапортам и донесениям командиров. Но батько обладал поразительной памятью и недюжинными математическими способностями, поражавшими бойцов.

Пока штабисты записывали трофеи, батько уже производил в уме не только подсчет, но и расчет их по частям. И тут же казавшиеся ему излишки отписывал прежде всего богунцам, новгород-северцам и нежинцам, а «остачу» — «центру».

Сегодня батько хотел козырнуть и перед «центром», то есть перед главным украинским командованием, которое пыталось характеризовать его неорганизованным партизаном. Он отпускал ему «сто орудиев» из двухсот взятых. И щедрость его была не удивительна: и ста орудий с избытком хватило бы на родную дивизию. Но улыбающийся, довольный батько совершенно скрывался при этом за дымом раскуренной новой, только что переданной ему Кабулой гребенковской трубки — подарка от города Таращи, трубки, сделанной из корневища родной груши, росшей на его дворе, — той самой груши, под тенью которой некогда висела его колыбель.

Впервые за все время знаменитых и победоноснейших боев он имел такие трофеи. И Киев не дал подобных трофеев. Петлюра, заранее решивший сдать Киев, угнал именно сюда — на Жмеринку (поближе к галицийской границе) — все военные запасы. И батько нагнал-таки их и отобрал назад у вора накраденное народное имущество.

И прикидывал батько в уме: какую же можно вооружить армию этим добытым вооружением? Курил и раздумывал так батько и ожидал боевого свидания с последним украинским бесом — Петлюрой — мелким бесом, который в конце концов вылетел-таки в трубу вместе со старомодной вислогубой, но еще кокетничающей последней украинской ведьмой «директорией».

— А що ты там пишешь, грамота, бодай тоби сказыться! А ще вчитель! — говорил укоряюще батько бывшему учителю, ныне писарю Хохуде. — Де то ты гав ловыш?[31] Двисти одна орудия, а не сто девяносто пять. А куды ж то шисть у тебя запропало? Хочь я и малограмотный, а когда дило доходить до трофея — там ли пушки или винтовки, сбруя или число конского состава, — то я й до тыщи посчитаю без всякого тоби бумагомарания.

На поверку оказалось-таки, что батько прав. Хохуда еще раз сложил цифры, и вышло по-батькиному.

— А не я тоби говорив? — торжествовал батько двойную уже победу: сверх военной еще и победу математической грамотности. А для батька эта грамотность была не меньшей гордостью, чем знаменитая военная победа.

Сегодня батько был действительно именинник. А главное — можно сказать богунцам, обскакавшим его утром под Винницей:

«Великодушно извиняюся, товарищ Кащеев, хочь ты и так званый «Бессмертный», и геройский хлопец, с пулею пид сердцем, Богуния ж — не кто-нибудь! Свой брат — герой!.. Ну, все-таки великодушно извиняюсь за гсстынец — хоть самый малый от моей скудости, — сверх ваших достатков преподношу вам сорок орудиев».

Батько размечтался, даже трубка его погасла,

— Ну, пышы, товарищ Хохуда:

«Начдиву Щорсу. Для поддержания боеспособности знаменитого Богунского полка дарую от щирого сердца усего Таращанского полка с добытой у последнем бою трофеи сорок орудиев и двести пулеметов. С которых: орудий гаубичной системы — двенадцать, легких полевых— восемнадцать и десять разного мелкого калибра, со входящими сюды бомбометами, которые для кавалерии особливо способнее. А в случае недостатка снарядов по вашему первому требованию могу отгрузить в любом направлении вашего боевого действия двадцать и более вагонов снарядов. А пока посылаю десять вагонов на всякий ближчий предмет».

Вокруг стола, за которым восседал батько, собрались бойцы и командиры и, слушая батькины слова, гордо усмехались и перемигивались друг с другом: мол, погляди ты на батька! А еще малограмотным прикидывается!

— Кончив? А ну дай, я подпишусь. Все тут правильно написано, как я говорил?

— Все правильно, — сказал смущенный Хохуда.

— А ну, почитай.

Хохуда прочитал послание Щорсу.

— Ну так, правильно! — подтвердил батько, довольный вторичным оглашением своего послания. — Л теперь прибавь у конце: «С коммунистическим приветом». И давай, я свою подпись поставлю. — И батько Боженко вывел старательно свою подпись.

— А теперь — як там у нас калавуры та заставы? Конную разведку в сторону Бара и на Немиров заслал, Кабула?

— Здесь я, отец.

— Ото ж тебе и идти сегодня без отдыха на Немиров: за той промах по Зеленому — мое взыскание. Ще ты пид хорошый час пидскочив, а то б я тоби нагая всыпав.

— Слухаю, батько! Абы вы видпочывали, а в мене очи невсыпучи и плечи невмыпучи. Завтра побачымось.

Батько, улыбаясь, протянул своему любимцу две сигары из большого портсигара с серебряной бляшкой, на которой была надпись: «Н. Щорс». Этот серебряный портсигар подарил ему Щорс в Киеве «на добрую память». И угощение из этого портсигара являлось знаком особого благоволения. Кабула сегодня немало постарался и проявил себя в бою, чтобы заслужить батькину милость и загладить свою ошибку с Зеленым.

Боженко тут же на вокзале поставил раскладушку, и Филька навалил на нее пять-шесть бурок. Батько, поддерживаемый Филей, на сомлевших от сегодняшнего более чем стоверстного конного похода ногах добрался, прихрамывая, до постели и тотчас же уснул.