Повесть о полках Богунском и Таращанском - [47]

По толпе прошел гул: люди, видимо, делились впечатлениями от слов Дениса.

— Значит, наша взяла? — услышал Денис вырвавшуюся у кого-то фразу и оглянулся. Рядом с ним стоял широкоплечий, бородатый, среднего роста и крепкого сложения человек.

— Хрин! — сказал Евтушенко, толкнув локтем Кочубея. — А ну, помолчи, Хрин: чи то ваша, чи то наша! Спивай, дядьку, — сказал он слепцу, — а мы послухаем, зато и вы нас потим послухаете.

— Послухаемо! — сказал Хрин. — То вже вам були Маруськи, що слухалися.

И он засмеялся, видимо поддразнивая слишком самонадеянного Евтушенко.

Бандурист все продолжал перебирать струны, как будто не допросился еще у бандуры последнего слова.

ХРИН

— Мы ж не бандюги, — заявил Хрин, когда поужинали.

Он вытер усы хусткой, вынутой из кармана шаровар.

— Я сам напрыклад за коммунию, чарторыжский староста. Мы — артель!

— Усе для бидних и гнетених! — сказал бандурист и повел в сторону Дениса невидящими белыми глазами.

— Ну, а за поубиваних помстимось, — сказал Хрин. — Хиба ж то советська власть у городи? То жбуржуяги, то ж биляки, должно быть, за вищо ж воны повбывалы народ? За вищо вбылы Кривущенко? Увесь народ, що тут е, з одчаю тут. Из пометы тут. Евтушенко нас попередыв, що ты — Кочубей. Чулы мы про партизана Кочубея. Була й наша думка до нього йты; у Красную Армию упъять податься. Ну й пишлы до города. Та нас и не допустылы. А Кривущенко — може, чулы — с хлопцями живыми у могилу закопалы. Знову-таки у «козацьку могилу». Що це — чи знов москали? Га? Скажи ты нам чисту правду: може, це знов москали? Одвику москали?

— Начнем сначала, — сказал Денис, — чтобы не запутать! Москали, кажешь? А москали нас звильнили вид пана и вид хана. Памятаешь Богдана?.. А скажи мне, наприклад, Хрин, кто революцию начал и кто у себя советскую власть установил? Русские рабочие и русские солдаты. И спасибо им надо сказать, если они нам, украинцам, в том помогают. Были вы на нейтральной зоне?

— Булы… Ну так що з того, — зрада и вышла с той самой нейтральной зоны, — чертяка нас туды и знис. Черняк и той сам був головою не поклав. Откуда взялся какой-то донской казак, Примаком зовут? Такой тебе пан гетьман, может ты его й знайдеш, того паныча?

Денис кивнул головой и сказал:

— Только не донской он казак, а черниговский гимназист.

— Ну от, бач, скубент, звисно ясно, что шатия!

— Раз студент, так и шатия? Я тоже студент. Не в этом дело. Ну, что ж Примак Черняку сделал?

— Та хотив же вбыты. «Подчиняться мне, говорит, и точка!» — «А хто ты такой, чтоб тебе подчиняться?» — говорит ему Черняк, а у самого рука до маузера. Ну, тут у них и пишло. Чернякивци прискакали до нас. «Знимайся, кричат, глуховцы, змена!» А и до того тут без нас народ немцы вымучили в гроб-могилу. Оккупанты стали без. нас издеваться над населением. Нам треба их выручаты. И нам уже кровь к глотке подступила. Ну, мы и снялись. А батарея с командиром на пароме приза-держалась трохи. Тут и нарвался на него член самый правительства, рыжий такой, поповской наружности, уроди дьякон, з волосом до плич. Пятаковский, или черт его знает, кто таковский. Очкастый такой, голенастый шкандыбайло. Может, и его знаешь?

— Наверное, Пятаков?

— Во-во, он самый! Так ты, значит, их усех знаешь. Знакомые тоби жупелы!

— И оба они, и Пятаков и Примаков, кстати сказать, украинцы.

Хрин, переходя к повествованию о демаркационной линии, сам незаметно для себя перешел на русский язык.

— А батарея ждет перевозу. Он и начни тут хай: «Поворачивай назад!» А Граф ему говорит: «Да катись ты, откель пришел, козлиная твоя борода. Рыжее шкандыбайло! Не тебе нам тут порядок давать! Откуда ты на нас взялся?» Ну, тут подъехал еще этот самый Примак и еще один там пузан, полковник Храпивницкий, возьми да и убей Графа безо всякого разговору.

Хрин тяжело вздохнул и почему-то проверил, хорошо ли действует замок у карабина. Замок действовал хорошо.

— Ну все ж, хоть и свербило сердце, не убили ми того Пятакова, бо ж вин був член правительства советського. Отаки тоби «члены». Хай йому болячка! — Хрин крепко выругался и сплюнул. — Что, брат, еще исповедоваться? Пускай тебе сам Тыдень расскажет. Если б ты знал наши дела в подробности! — Хрин махнул рукой. — Вот поживи и разберись с нашими делами, тогда и будет истинная правда, если ты человек. А ты говоришь — «нейтральная зона»! Опять вернулись — дома горе застали: у кого батька убили, у кого жинку знивечили німці, а у Полошках — у шахты живых у могилу зарыли. Там уже их не впервой зарывають. Кричать ти могилы. Ще й колись и за царя Гороха шляхетни паны зарывали. А мы и од оккупанця, од гайдамака и од якои ти хочешь сволочи цилый год були неприступни. И хозяйнували, щоб ти знав, коммуною — не як-нибудь! От тоби и «нейтральная зона»! Тут тоби и пошел раскардаш: хто в анархию, хто й за «божественного» Петлюру, а хто так и за архимандрита Архипа. — Хрин засмеялся. — Тут якись «живци» еще понабиралися, у бекешах обидню служать та у шапках христяться. Та ще й з чубами — з оселедцями. Архипмандрит у них там такой! Я вже й не знаю, як ота на них богородица дивиться— чи ий повилазило? А я б на ии мисти взяв бы та деркачем з хати. А мы таки у мать анархию верим, что она — мать порядку, коли нема порядку. Тыдень говорит, что вона ему як своя злая теща: аджеж без лайки нема в хати й майки, — хитро усмехнулся Хрин, подморгнув Денису.