Повесть о полках Богунском и Таращанском - [105]

— Городнянский я, отец.

— А-а! — протянул Боженко. — Щорсов землячок! Значит, поговоришь с Лениным? Партейный? Ну, на, расписывайся мне тут. — Батько достал из кармана маленькую книжечку с особо важными документами и дал бойцу расписаться на пустой странице. — Пиши: «Письмо до Ленина взял. Отдам только в собственные руки тому вождю». Свое фамилие…

И батько, вручив пакет, опустился в задумчивости на кресло и склонился над столом, видимо обуреваемый волнением и какой-то неотступной заботой.

Когда через полчаса явился политрук Чумак, он застал батька в той же позе и, остановившись у двери, осторожно кашлянул.

Батько поднял голову и узнал Чумака, махнул рукой.

— Уже отправив, спасибо, не треба. Скажи писарям, хай зовуть командиров па военный совет.

БАТЬКОВ СОВЕТ

— Товарищи командиры! — обратился батько ко всем собравшимся. — Я позвал вас для того, чтоб обмиркуваты[51] про военни боеви наши дела, бо гадаю, що мало кому на сердци спокойно и богато, хто — не тильки з бойцов, но и з нас — не може сказати, що и для чого робиться на нашем фронти… Товарищи… — вздохнуд Боженко, — не я и не вы в тому вынни[52], що те, що берем, знов кидаемо. Це бой, а не играшки[53], людская кровь — не играшки! Ну, моя думка была така, що де-хто з нами грается. Ну, не штаб дивизии, бо там Щорс, — уси знают Щорса, що це ж наш любимый товарищ, наш Микола, которого мы знаем, що вин не зрадить. А щось робиться и звидки воно так, що мы шлы, шлы, як полагаеться, и дийшлы аж до Карпат, що вже ось Венгрию видно. И вже он Кабула доходив, до Львова адже вин у Бродах, а Калинин до Тарнополю, — коли на тоби: «Повертай, бригада»! А де ж те полки — славный Богунський, Новгород-Северський, Нежинський? Чи то вже нам за всих справляться? Що взяли — прочхали, кинули, мот пропили… ге… гм…

Батько закашлялся от волнения и стал набивать трубочку, намереваясь приступить к главному. Он еще раз откашлялся и вдруг сказал:

— Измена в тылу у нас! Засылают до нас шпионов, да не как-нибудь, а под видом «инспекции»… А ну ж, приведитъ мени сюды того живодера, що сегодни «прибыл из центру». Приведить мени ту стару суку, ту стервозу — ось я его, ката, тут при людях допытаю и тут-то зробимо трибунал. Может, вы слыхали, що я порвал потрета, то я объявляю, що порвал, и до тех пор не верю я тому «главковерту», аж поки сам Ленин не отпишет ответ. Чи так я кажу, чи ни? Що роблю, то кажу, ото моя правда-матка. Бо я большевик, и ще мени голову на плечах пид колесами не одризало.

— Не сумневайся, отец, все понятно. О чем тебе сумлеваться? — отозвался Кабула. — Мы тебя понимать должны, как ты нас понимаешь.

В это время ввели того самого «инспектора», в котором узнал батько сегодня утром своего прошлогоднего палача.

— Га? — произнес батько. — Стоять смирно! — крикнул он в гневе приведенному «инспектору», оглядывавшемуся в растерянности по сторонам. — Хто ты такий, пес, признавайся! Призвище? Бондаренко? А зараз, по «мандату»? Гавриленко? Чим був до революции?

— Жандармский ротмистр.

— А в гетьмана?

— Главный комендант киевской варты.

— Арсенальцев убивав?

— Убивав.

— Розстрилював?

— Розстрилював.

— Лысу гору памятаешь?

— Памятаю.

— А мене не згадуешь?

— Ни, не згадую.

— Запаморочило?..[54] хто тоби, гадюка, у морду жовтого писку кинув, ты того не памятаешь?

— Ни.

— А скильки разив ты на Лысу гору на розстрил возив революционеров? Мовчишь? Скильки людей ты розстриляв, руда собака?.. Без числа? Ну, а до мене який пес и за для чого тебе послав? Що це за пляшка? [55] — спросил батько, вынимая из кармана маленький пузырек. — Чия то мертва голова на ций пляшци? Твоя чи моя, гад? Хто тебе, пытаю, сюди надсилав? Главком? Який главком? Глаголев?

— Ни, не Глаголев.

— А хто такой Глаголев? Теж жандарюка, як ты?

— Нет, он партийный.

— Партийный? А зачем вин тебе сюда надослав?

— О том написано в мандате.

— Мовчи мени про мандата, гад, бо я тоби заткну глотку, стерво!.. Хто тоби и для чого дав оцю пляшку?

— Замначштаба главкома Басков.

— Пыши, писарь, все те, що чуешь, все пыши, бо це иде трибунал… А нащо, кажи мени видразу[56], вин дав тоби цю пляшку?

— Для вашей смерти.

— Эге, для моей? — сказал батько, и страшная улыбка исказила его лицо. — Не вгадав… для твоей… Скажи пому на тим свити, як зустринетесь, ироды, у дьявола на засидании. Покоштуешь[57] сам, голубчик, цией выпивки… Кажи, стерво: хто такий Басков?

— Жандармский полковник, мой бывший начальник, А теперь он пользуется доверием Троцкого.

— От який у нас тыл, бодай йому болячка! — сказал батько, тяжело вздохнувши. — Пышы, писарь, усе пышы. Выведить його до вязници, бо в нас е други дила.

Батько с презрением махнул рукой и отвернулся.

— Выходь! — крикнул часовой, и жандарма увели.

— Трибунал… допытать мени тую стерву, щоб все чисто сказав вин, щоб я завтра знав усе чисто, а нам тут не до того. Е боеви дила. Бачылы, командиры, що робыться? Усе понятно?

— Понятно, — отвечали командиры.

— А ну, позвонить мени до Щорса, позвить його до проводу, я ему сделаю доклад. Хай знае. Не бывать тому, щоб мы срывали фронта! Хай почистят штаб главкома, а тоди командують — повертаты. Вин, мабуть, повсюду хоче «повертаты» — отой «главковерт»? Какое твое слово, товарищ комполка Калинин? Каково положение па твоем фронте?..