Повесть о любви - [8]

— Чаю не хотите ли? — предложила Аксинья, вновь принимаясь за работу, — я в аккурат скипятила, и конфеточки у меня есть.

— Спасибо, тетка Аксинья, — дернул я Лину за руку, — мы в лес погулять сходим.

— Ну сходите, сходите, — согласилась Аксинья, — дело молодое, а потом и заходите, вместе попьем.

Мы уходили, а она все еще что-то говорила, и Валет внимательно смотрел на нее, боясь пропустить в этом потоке слов свою кличку.

7

Мы остановились метрах в пятистах от заимки, облюбовав для себя небольшой ключик, бьющий из-под квадратного камня, поросшего снизу зеленым мхом. Место это было как-то по-особому уютным: молодая ярко-зеленая трава, еще никем не исхоженная, словно специально поджидала нас, крохотную полянку надежно и просторно замыкали толстые вековые кедры, а над всем этим сияло громадное солнце, одинаково щедрое и к нам, и к кедрам, и к ярко-зеленой траве.

— Ой, — только и смогла сказать Лина, подставляя ладонь под холодную и упругую струю воды, — шалтос!

Мы разостлали большое полотенце на траве, выложили на него все наши припасы, но долго сидели в молчании, погруженные в какую-то светлую и легкую печаль. Может быть, шла эта печаль от тайги, пронизанной светом и тенями, а может быть, от заговаривающейся старухи с прядками седых волос. Мы и здесь слышали неторопливые, приглушенные расстоянием удары топора и представляли ее сильно сутулую, высохшую за годами и трудами фигуру…

А потом, когда уже было выпито вино и наступило то мгновение, когда нет слов и нет совершенно никакой нужды в них, и наступает легкое отчуждение, лишь подчеркивающее всю глубину любви, мы молча обнялись, и Лина, склонившись головою мне на плечо, тихо заплакала. Я не знал причины ее слез, но чувствовал, что сейчас нельзя успокаивать и целовать нельзя, а нужно просто сидеть и гладить мягкие, русые волосы, которые так удивительно напоминают упругую волну на ладони. А еще через мгновение Лина отстранилась от меня и долго и пристально смотрела в мои глаза своими ясными и глубокими…

Солнце обмякло и нижним краем легло на вершины деревьев, и где-то, уже в пути, были сумерки, но мы не думали о вечере и о том, что нам далеко возвращаться домой. Нам это было все равно.

— Аш тавя милю, — сказала Лина, снова и снова заглядывая в мои глаза.

— Что?

— Я тебья люблью, — шепотом ответила она.

— Это по-вашему?

— Да… Это по-нашему.

— Интересно.

— Побучок маня.

— Что?

— Поцелуй менья.

— Меня.

— Ме…ня…

Моя голова лежала у нее на коленях, и она сама склонилась ко мне и отдала свои губы, и когда мы целовались, то пахло молодой травою.

— Ту мано мили?

— Что?

— Ты… меня любийшь?

— Любишь!

— Лю-би-шь?

— Да.

— Очьень?

— Очень.

— О-че-нь?

— Да.

— Аш тавя лабай милю… Я тебья очень люблью Очень, Володья.

— Тебя.

— Те-бя.

Мы опять поцеловались. И то, что должно было случиться в этот день, с нами случилось. Случилось так неожиданно и просто, что мы, пораженные нашей близостью и счастьем нашим, изумленно и восторженно смотрели друг на друга, совершенно не чувствуя смущения и потребности что-то скрывать от себя.

Потом, притихшие и запоздало смущенные, тайно прислушиваясь к себе и к своим чувствам, мы ели печенье, обмакивая его прямо в ключе, и солнца уже давно не было, а вместо него сгущалась вокруг нас плотная и настороженная тишина, мягко окутанная холодными сумерками.

— Лина, как ты жила раньше? — мне вдруг захотелось знать о ней все: как она ходила в школу, с кем дружила, о чем мечтала и кем хотела стать.

— Не помнью, — улыбнулась она. — Все, что раньшье, не помнью.

— Помню.

— По-мню. Правильно?

— Да. А кто такая Анна?

— Тетья Аня? Она моя тьетка.

— Тетка.

— Те-тка.

— А почему ты ее Аней зовешь?

— Она молодайя те-тка. — Лина засмеялась и вдруг вскочила, и я услышал быстрые, удаляющиеся шаги. Я улыбнулся и продолжал сидеть. Было тихо. А потом какое-то беспокойство охватило меня, и я тоже поднялся и стал пристально всматриваться вокруг. Но сколько я ни смотрел, ничего похожего на Линину фигуру не смог заметить. Вдруг сделалось мне одиноко и неуютно у нашего ключа, вдруг показалось, что я остался один во всем мире, совершенно никому не нужный, а это только Лина спряталась от меня.

— Лина! — крикнул я в темноту, но звуки тут же, рядом, увязли в ночи, и я уже действительно перепугался, и хотел куда-то бежать, когда она сзади обняла меня и торжественно спросила:

— Тепьерь ты еще будьешь прятаться от меня?

— Не будешь, — ответил я, чувствуя, как бесконечно дорога и близка мне она сейчас.

8

Мы долго возвращались домой. Очень долго. И все равно путь показался нам слишком коротким. Где-то на середине пути догнали мы тетку Аксинью, отдыхающую на обочине тропинки под громадным кедром. Была полная луна, ее холодный свет мягко и тревожно рассеивался по тайге, и земля тихо светилась от этого лунного сияния. Обнявшись, мы без слов и без мыслей медленно шли по тропе, усеянной тонкой вязью лунных бликов, и звезды часто падали впереди нас, и была такая тишина, что, казалось, мы слышали, как они мягко ударялись о землю. И вдруг мы одновременно остановились, еще не понимая почему, но уже чувствуя что-то. Наверное, одновременно увидели мы и Аксинью. Она сидела прямо на земле, прислонившись спиной к дереву, сидела совершенно неподвижно, и глаза ее были обращены к звездам. И так же неподвижно лежал на траве Валет, повернув к нам черную лохматую голову. И было как-то больно и грустно смотреть на них. Казались они совершенно нереальными, блуждающими призраками в лесу, и мы осторожно, как к больному, подошли к ним.