Повесть о ледовом комиссаре - [3]

Неудача усилила религиозность и без того очень богомольного отца Шмидта. Он заставлял жену и сына молиться по нескольку раз в день. В семье создалась взвинченная, мистическая обстановка. По вечерам читали вслух библию. Отто, по приказанию отца, заучивал наизусть страницы из евангелия.

Уповая на милость божью, неудачливый торговец все чаще и чаще задумывался над тем, как вывести своего первенца «в люди», дать ему образование. Это было очень и очень трудно сделать. Где взять средства?

Летом 1899 года семья Шмидтов отправилась из Могилева в Прибалтику. Конечно, эта поездка была не для того, чтобы познакомить дедов и дядей со внуком и племянником, а чтобы на большом семейном совете решить судьбу мальчика.

На мызе у деда — отца матери — все очень нравилось Отто, а больше всего сам дед: высокий и крепкий, как старый дуб, что рос под окном дома. Старик, не выпускавший изо рта чубука самодельной изогнутой трубки, внимательно приглядывался к восьмилетнему мальчику, высокому не по годам, худенькому, с чудесными светло-голубыми, прозрачными, как льдинки, глазами. Он подолгу беседовал со смышленым внуком.

В один субботний вечер на мызе собрались родичи — старшие братья матери — такие же рослые, как и дед, медлительные крестьяне-латыши. Приехал на бричке дед со стороны отца. Он тоже курил изогнутую трубку, и у него тоже были большие и натруженные руки землепашца.

После ужина мальчика отправили спать. Но ему не спалось. Он стал прислушиваться к разговору взрослых, доносившемуся из-за дощатой перегородки, и вдруг услышал свое имя. Да, речь шла именно о нем.

— С тревогой и ужасом, — рассказывал как-то друзьям Отто Юльевич, — я слушал эту беседу взрослых обо мне. Я мечтал о школе, куда уже бегали мои ровесники в Могилеве, а услышал иное. Один из дядей говорил о том, что «самое лучшее на свете — ремесло». В доказательство он приводил поговорку, что-то вроде — «ремесло не коромысло, плеч не ломит, а само прокормит». Другой брат матери предлагал обучать меня портняжному делу, третий настаивал на том, чтобы меня отдали в обученье к сапожнику.

Выслушав все советы, глава семьи — дед, помолчав немного, сказал:

— Этот мальчик способный, и нужно сделать так, чтобы он получил образование. Одним родителям такого расхода не поднять. Все мы люди небогатые, но если сложимся, то разве не сможем помочь одному из наших детей?

В патриархальной семье слово старшего было законом.

Перед мальчиком открылся путь к знанию.

ПЕРВАЯ «НАУЧНАЯ ПОБЕДА»

Отто Шмидта приняли сразу во второй класс Могилевской классической гимназии. Учеба давалась гимназисту очень легко. Его способности и память удивляли не только товарищей, но и преподавателей. Но занимался он очень старательно и из класса в класс переходил с отличием.

В то же время Отто был первым помощником матери, охотно колол дрова, носил воду, нянчил маленькую сестренку и, конечно, тщательно ухаживал за садиком. Время оставалось и для чтения. Особенно привлекали его книги на естественнонаучные темы.

После очередной неудачи с открытием лавочки писчебумажных товаров Шмидты переселяются из Могилева в Одессу.

…Шел героический девятьсот пятый год.

Гимназист Шмидт вместе с товарищами бегал на набережную смотреть, как возвышается на рейде грозный и величественный силуэт мятежного броненосца «Князь Потемкин-Таврический». Броненосец был окружен сотнями шлюпок с людьми. С его палубы доносились звуки незнакомых песен и крики «ура».

Подросток, вопреки запрещению отца, прошел мимо установленного на набережной гроба с телом Вакулинчука. Он был и в многотысячной процессии трудящихся Одессы, провожавшей в последний путь матроса с «Потемкина». Народ шел между рядами войск, предусмотрительно расставленных градоначальником. И всюду, где проходило похоронное шествие, люди, стоявшие на тротуарах и перекрестках улиц, на балконах и у окон домов, кричали: «Долой самодержавие!», «Долой царя-убийцу!», «Да здравствует „Потемкин!“» Все это было захватывающе ново и не совсем понятно гимназисту.

А потом в Одессе был еврейский погром. Озверелые черносотенцы громили магазины и лавки, выбрасывали из окон квартир стулья и посуду. Стон и плач несчастных, ни в чем неповинных жертв, дикие крики погромщиков стояли над кварталом, в котором жили Шмидты. Здесь в жалких домишках ютилось много еврейской бедноты. На улице, усыпанной осколками стекол и черепками битых горшков и тарелок, осенний ветер кружил вихри пуха из вспоротых перин и подушек.

На квартире сердобольного христианина Шмидта прятались от погрома некоторые из его еврейских соседей — бедная вдова с двумя маленькими дочками, старик со старухой, какой-то мальчишка, потерявший в суматохе родителей.

Когда все было кончено и смертельный страх уполз с разгромленной улицы, спасенные горячо благодарили хозяев квартиры, давших им приют в такой тяжелый час:

— Мы этого никогда не забудем!

— За то, что вы спасли моих сирот, пусть дети ваши будут счастливы!

— Что вы, полноте! — отмахивалась смущенная хозяйка дома.

Впечатлительный подросток молча наблюдал за тем, что происходит вокруг. Бессмысленная жестокость людей пугала его и заставляла мучительно думать о том, что не все в этом мире делается по справедливости…