Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - [83]

– Это не сирена была, – сказал я, – это была Лада.

Жаб не понял.

– Ну это Лада визжала, – пояснил я. – От испуга.

Домовушка шлепнулся на пол, встал уже в нормальном, более привычном для нас виде – лохматым-волосатым – и схватился за веник. Выметая сухую краску и осколки зеркал, он ворчал, что деются самые невероятные невероятности, творятся самые ужасные ужасы – а все отчего? А оттого, что некому задрать юбчонку да надавать ремешком по мягким частям, возомнила, вишь, себя взрослою, дитя безразумное, непутевое…

Зато как разинул пасть Пес, вернувшись домой с утренней прогулки по магазинам! Даже сумку с покупками выронил.

– А где?.. – спросил он, когда обрел дар речи. – Где аллея? Где цветы? Что случилось?!

– Да ничего особенного, – мурлыкнул я, усаживаясь на свою подушечку поудобнее, – твоя обожаемая Лада чуть нас всех не скормила кобрам…

Нет, он неисправим. Он кинулся в комнату, наступив попутно в лужу молока – конечно, оно разлилось, когда сумка с продуктами вывалилась из его разверзнутой пасти. Он подскочил к Ладе, успевшей уже спуститься едва ли не с потолка и лежавшей теперь ничком на постели. Он заскулил, завилял толстым хвостом, просунул голову под руку Лады и ткнулся носом в ее подмышку. Лада пошевелилась.

– Это ты, Пес, – сказала она скучным голосом. – А меня, ты понимаешь, бросили…

И разрыдалась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ, в которой все плохо

Есть предложение считать сумерки сгустившимися и в соответствии с этим зажечь свет.

Лавр Ф. Вунюков

Несколько особей все-таки спаслись. Я имею в виду змей. Они расползлись по дубовой поросли – я думаю, что именно эта поросль и спасла их, приняв на себя основную тяжесть акустического удара, – а потом они вылезли наружу, но мы уже не были так испуганы и позволили себе немножко великодушия. Мы оставили их в живых. Правда, «в живых» – это сильно сказано. Как я и думал, змеи состояли в основном из краски и позолоты, поэтому их вряд ли можно было отнести к живым существам. Они питались силикатным клеем и акварельными красками, а потом, когда запасы клея и краски кончились, Лада скормила им немного лака для ногтей, и лак этот пришелся им весьма по вкусу. Они больше ничего не желали потреблять, кроме лака, и устраивали прямо-таки демонстрации, выстраиваясь в ряд на своих хвостиках и дружно расправляя капюшоны, украшенные золотыми или зелеными очками. Ели они мало, поэтому Домовушка, покладистый после всех перенесенных ужасов, дал добро на кормление «ужиков», как он их называл, дорогим и дефицитным лаком. От лака они быстро толстели и очень красиво блестели, а если учесть, что любимым их развлечением было свиваться друг с другом в различные узоры, то они здорово украшали наш быт. Для них выделили отдельную трехлитровую банку и поставили на подоконнике, рядом с аквариумом. Рыба. А когда Лада принесла немного люминесцентной краски и уговорила змей ее, эту краску, съесть, то мы смогли еще и экономить на свечах: змейки стали очень ярко светиться в темноте, и этого свечения нам хватало для освещения кухни, когда выключали электричество – на два часа в день. В общем, Домовушка был доволен, чего нельзя сказать о Жабе.

Жаб ворчал, что вот опять Лада завела себе любимчиков, и ладно бы мягких и пушистых – к этому он уже привык и с пристрастием Лады к теплокровным тоже смирился. Но эти – они даже не холоднокровные, у них вообще крови нет, так же как и других органов и членов – хвосты да очки с капюшонами. Сплошные ядохимикаты! И что Лада в ядохимикатах этих нашла?

А Лада с некоторых пор очень полюбила наблюдать за причудливыми узорами, в которые сплетались наши змейки, и могла следить за ними часами, усевшись на мое место и положив подбородок на руки, а локтями упершись в подоконник. Она даже и свет в кухне тушила, чтобы лучше видеть.

Зрелище было завораживающим – похоже немножечко на пересыпание стеклышек в калейдоскопе.

Мы шикали на Жаба и урезонивали его. Лада очень переживала свое несчастье. Нам она, конечно, ничего не рассказывала, но мы и сами видели – не слепые же! Она похудела, и прекрасные голубые глаза ее ввалились, а под глазами залегли серые тени. Она совсем перестала краситься и следить за собой, носила одни и те же линялые джинсы и старый свитер, а на новый, толстый, красивый, связанный для нее Домовушкою, даже и не поглядела, сказала только: «Спасибо, Домовушечка!» – и отложила в сторонку.

Домовушка тоже загрустил. Теперь ему совсем не хотелось наказывать Ладу и пускать в ход ремешок. Напротив, он старался приготовить что-нибудь повкуснее, или как-нибудь развлечь нашу княжну, колыбельные ей напевал, даже сказки на ночь рассказывал. Лада принимала все его знаки внимания с выражениями неискренней благодарности. Впрочем, так она благодарила любого из нас, а все мы – кроме, конечно, Петуха – прямо-таки из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то отвлечь Ладу от ее грустных дум. Больше всего, как мне кажется, ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, но у нее не было сил даже и сказать нам об этом, не то чтобы бороться с нами. Поэтому она молчаливо соглашалась слушать Домовушкины сказки, молчаливо принимала мои ласки или ласки Пса, когда тот подходил и клал свою большую лобастую голову на ее теплые колени, или равнодушно поднимала глаза на Паука, рассказывающего какой-нибудь очень уж смешной анекдот, она могла улыбнуться в нужном месте – одними только губами. И не спорила с Вороном, регулярно читавшим ей нотации, мол, что надо взять себя в руки, жизнь не кончена, а, напротив, только начинается, и она достаточно молода, чтобы надеяться на лучшее, и надо благодарить судьбу за горький урок – в другой раз будет осторожнее и так сильно не обожжется. Лада кивала согласно и продолжала тосковать. Она пила, и ела, и ходила на работу потому только, что так было нужно и так положено.