Повесть о красном орленке - [49]

Колядо умолк, опустив голову. Затем долгим взглядом прошел по лицам погибших и снова тихо:

— И мы клянемся вам, дорогие товарищи, над святою братскою могилою, шо будем крепко держать наше оружие до самой победы.

После разгрома одного из своих лучших отрядов — батальона Гольдовича — уездная военная власть растерялась и на какое-то время ослабила действия. Колчаковцы спешно собирали силы, разрабатывали новый план борьбы с повстанцами.

Эта небольшая передышка была Федору Колядо как нельзя кстати. Численность его отряда продолжала непрерывно расти, и снова все заботы свелись к одной, и самой важной: чем и как вооружать бойцов?

Тюменцево жило необычно бурно и деятельно. Сельчане создали сельский Совет, председателем избрали Митряя Дубова, заместителем — Илью Суховерхова.

Сельсовет конфисковал винокуровские магазины, лабазы, мельницу, конный завод, дом. Все: его имущество, товары и продукты — было распределено беднякам и семьям, пострадавшим от колчаковской власти. Часть товаров пошла на обмундировку партизан.

В один из дней новая власть, прямо на площади, судила врагов.

Стояли они перед народом опустив головы. Вон Кузьма Филимонов нервно дергает недавно отпущенные усы. Рядом с ним три охранника, жалкие, осунувшиеся. Всех их вместе с Кузьмой захватили в степи. Немного поодаль — писарь и толстый волостной старшина: челюсть отвисла, глазами бегает по лицам людей, должно быть, ищет заступников; рядом сельский староста, чьими руками обиралось село. К нему жмется и беспрерывно всхлипывает Ботало. Так и просидел он в погребе, пока Пашка не привел туда партизан. Один лишь Гольдович держится спокойно. На его бледном лице нет-нет да и скользнет чуть приметная презрительная улыбка. Он стоит отдельно от всех, считая, видимо, что даже перед смертью быть с ними рядом — позорно.

Суд шел недолго: никому не нужно было доказывать вину представших перед народом врагов. Слишком много совершили они преступлений, почти каждому, кто пришел сюда, на площадь, принесли немало горя и страданий.

Дубов называл фамилии преступников, и площадь единым духом отвечала:

— Смерть!

— Смерть!

— Смерть!

Жалели, что не было здесь и других кровопийц, рьяных защитников колчаковской власти: купца Винокурова и старика Филимонова — их спасли от возмездия добрые кони.

Колядо успокоил:

— Не волнуйтесь, товарищи: скоро приведем на ваш честный суд и цих живоглотов.

В последние дни на Колядо валились новые и новые заботы. Зачастил в сельсовет, к Митряю Дубову. И все с одним и тем же наболевшим вопросом:

— Ну шо, Митряй, нашел железо чи ни?

Митряй молча качает головой.

Хмурится Колядо, постукивает черенком плети по голенищу:

— Худо, брат, дело. Дюже худо.

Митряй подтверждает:

— Худо. И так уже все ухваты да кочережки в пики перековали.

Артемка стоит у окна, смотрит на оживленную площадь, а сам внимательно слушает разговор.

— А если еще раз пошукать по селу? Може, найдется?

— Нету, Федор... Ничего нет. Все избы уже обошли.

И снова задумались.

Артемка вдруг оборачивается к Колядо:

— А вон то — разве не железо? На тысячу пик хватит! — и ткнул рукой в окно. Колядо подошел к Артемке:

— Где? Какое железо?

— Церковная ограда.

Митряй вскрикнул:

— А ведь верно! — Хлопнул себя по лбу.— Совсем из ума выжил.

Колядо отошел на шаг от Артемки, осмотрел его сверху донизу, спросил грозно:

— Чего ж ты раньше молчав, а? Чего ж ты не пожалел своего командира, когда вин чуть мозги не сломав, думая об этом проклятом железе? Где ты раньше був? — А потом радостно засмеялся, шагнул к Артемке, обнял.— Спасибо, дружок. Вот это выручив!

И выбежал из сельсовета.

Спустя час партизаны уже расклепывали церковную ограду, а дня через три Колядо вручил первой группе партизан острые, отточенные пики.

— Это, хлопцы, самое грозное оружие. Пику ужас як боятся беляки. При сноровке можно одним ударом двух беляков протыкать... когда они прячутся друг за друга.

Мужики и парни смеялись шуткам командира, но Колядо закончил разговор серьезно:

— Помните: пика — оружие. Она поможет вам добыть у врага винтовки, гранаты и пулеметы. Тот, хто бросит в бою пику, тот трус и дрянь, и ему не место у партизанов.

Никогда Артемка не был так спокоен, как в эти дни в освобожденном от врага родном селе. Порой даже забывал, что всюду идет война, что здесь только временное затишье, что в однодневье все может измениться. О плохом не хотелось думать — очень уж легко и хорошо было на сердце.

Только вот от ребятишек некуда было деться: донимали они Артемку хуже мошкары. Так и вязли к нему, во все глаза разглядывали его, словно какое-то чудо. Стоило остановиться, как они облепляли со всех сторон, щупая ремни, кожанку, норовя добраться и до браунинга.

— Артеш, покажь, а?

— Артеш, а ну пальни!

— Артеш, дай подержать хотя незаряженный!..

Они так просили, так умоляюще смотрели голубыми, зелеными и карими глазами, что Артемка не в силах был отказать.

Одному давал примерить папаху с алой лентой, другому вручал разряженный браунинг. Что тогда было! Ребята набрасывались на каждую вещь, гладили, щупали, примеривали к себе!

Да что малыши! Спирька, Пашка, Ванька Гнутый и даже застенчивый Серьга не давали покоя Артемке. Они готовы были содрать не только папаху и портупею с кобурой, но и кожанку.