Повесть о художнике Федотове - [28]

– Всем кажется, что удача живописца у меня в руках, что я ее держу, как карандаш, как кисть, но рука моя немеет… Впрочем, я верю в роспись Исаакиевского собора… Посмотрим, что вы принесли… Неплохо, совсем неплохо! Вы хорошо нашли центр рисунка. Этот художник, который должен увековечить для мира Фидельку, хорошо посажен, у него правильно опущено плечо. Видно, как художнику не хочется рисовать, и то, что вы сделали его похожим на себя, интересно. Но зачем эта хогартовская сложность? Все это не нужно и слишком говорливо.

– Я думаю так же, – ответил Федотов. – Хочу теперь работать иначе, выйти на пенсию и заняться специально рисованием.

– Какая пенсия?

– Двадцать восемь рублей серебром.

Брюллов ответил серьезно:

– Мой прадед Георгий Брюлло почти сто лет назад приехал со своими сыновьями в Россию и начал работать на фарфоровом заводе. Его сын, мой дед, был скульптор, мой отец – резчик и дослужился до звания академика. Я родился слабым ребенком, но прежде научился держать карандаш, а потом уже начал ходить.

– Не все так, – ответил Федотов, – есть исключения: Тарас Григорьевич Шевченко взрослым человеком стал художником.

– Тарас, – ответил Брюллов, – натура необыкновенная, и все же малюет он с детства. Обычно же овладевание искусством медленно, и вершин достигает художник, за которым стоят поколения культуры. Сильвестр Щедрин, смерть которого потеря для всего искусства, – сын скульптора.

– До того, как стать скульптором, его отец был солдатом.

– Отец был очень одарен, и дядя был художником, и сам Сильвестр Федосеевич открыл для нас новые тайны потому, что начал учиться с детства.

– Но не все же так!

– Вам нравится, вероятно, статуя Пименова? Но его отец был тоже скульптором. По дороге от меня к себе посмотрите его работы перед колоннадой Горного института. Живописи, музыке и цирковому искусству надо учиться с детства, а еще лучше – наследовать это искусство. Когда я пишу, то мне читают, а я уже не думаю: моя рука идет сама. Но посмотрите, сколько здесь незаконченного! Особенно трудно, когда отойдешь и от портрета, и от античного образца… Этот Псков мучит меня. Легче было изобразить защиту Рима от галлов.

– Что же мне делать?

– Вам поздно приобретать механизм искусства. Что вы сейчас рисуете у нас в академии?

– Статую Фавна.

– Превосходный антик! Копируйте больше! Познакомьтесь с умными людьми. Шевченко вас введет в дом Тарновских.

Федотов ушел. Он долго думал: очевидно, нельзя ссориться с великим князем; очевидно, нельзя дружить с искусством.

Он подал рапорт, что остается на военной службе, сохраняя за собой право на отставку.

Михаил Павлович остался доволен. Федотову дали тысячу рублей на издержки по рисованию и за усердную службу – более чем годовой оклад жалованья.

Акварель «Освящение знамен» Федотов не кончил; он рисовал карандашом, делал наброски людей садящихся, смеющихся. Рисовал самого себя в зеркале, учился английскому языку. Работал до ночи. Утром обливался холодной водой и шел гулять по бесконечным мосткам Васильевского острова.

Он пошел к Тарновским.

Большая столичная квартира поразила Федотова богатством обстановки и некоторой бережливостью хозяина Григория Степановича Тарновского, черниговского помещика, владельца девяти тысяч крепостных душ.

Здесь много и охотно говорили о Глинке, имелся свой оркестр. Первая скрипка оркестра, Михайло Калиныч, исполняющий должность капельмейстера, был несколько туг на ухо, зато это был свой, доморощенный музыкант.

Говорили о живописи, упоминалось имя художника-пейзажиста Василия Ивановича Штернберга и вскользь покровительственно-ласково вспоминали о Шевченко.

Кормили гостей обильно, но не очень вкусно.

Хозяйка дома, Анна Дмитриевна, низкоросла, очень полна и очень молчалива.

Дом оживляла племянница – Юлия Тарновская, темноволосая девушка с умным, широким лбом, маленькими ушами и широко расставленными глазами. Она говорила Федотову об имении дяди Качановке и показывала рисунки Штернберга, на которых были изображены комнаты большого дома, знаменитые гости в этих комнатах и портреты предков.

Комнат в имении Черниговской губернии – Качановке – было всего восемьдесят, не считая павильонов в саду.

В двусветном зале под оркестр певчие громко пели специально написанные для гостей стихи:

Пусть Качановка золотая

И твой тенистый, темный сад

Красуются как угол рая,

В них было столько нам отрад…

Молчаливая хозяйка качала головой в такт песне, а Юлия весело смеялась.

Новые пробы писания

Но служба должна была идти своим порядком.[32]

П. А. Федотов

Летом полк стоял под Парголовом.

Федотов жил на маленькой даче. По вечерам он пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Вдруг замечает Федотов, что у него улучшается стол. Как-то вечером денщик-ярославец поставил на стол даже жареную курицу, а курица – птица, по крайней мере, майорская. Сегодня курица, послезавтра опять курица. Очевидно, Коршунов ворует.

Спросил у соседей – нет, не пропадает ничего. Но все равно будут неприятности. Вызвал Коршунова. Коршунов отперся, а через три дня на ужин колбаса и бутылка вина.

– Коршунов, откуда это?

– Экономические суммы, ваше высокоблагородие, – от тех дней, когда вы не изволите обедать дома.