Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4 - [26]

А в горном жилище царило радостное оживление. Для свиты молодой госпожи наняли миловидных дам и девочек-служанок. Прежние ее прислужницы с довольным видом сновали по дому, готовясь к отъезду, и только сама Нака-но кими оставалась безучастной. Мучительные сомнения терзали ее душу. Ей не хотелось обрекать на запустение родной дом в Фусими (438), но могла ли она требовать, чтобы ее оставили в этой горной глуши, где каждый новый день лишь множит печали? И разве не прав был принц, говоря, что, отказываясь уезжать отсюда, она ставит его в безвыходное положение? Переезд был назначен на начало Второй луны, и, чем меньше оставалось до него времени, тем задумчивее становилась Нака-но кими. Глядя на набухающие на деревьях почки, она жалела, что не увидит цветов, ей не хотелось уезжать от окутавшей склоны весенней дымки… (439). Она приходила в отчаяние при мысли, что впереди ее ждет не родное гнездо, а временный приют в пути, страшилась насмешек и оскорблений. Думы, одна другой тягостнее, осаждали ее голову, и сердце не знало покоя.

Между тем — увы, всему приходит конец — настала пора снимать одеяния скорби, но даже обряд Священного омовения показался Нака-но кими недостаточно значительным. Право же, ее сестра заслуживала большего. Матери своей она не знала и не тосковала по ней. Ей хотелось — и она не раз говорила об этом — почтить память сестры точно так же, как почтила бы она память матери, но, к ее величайшему сожалению, это было невозможно. Тюнагон прислал ей все, без чего нельзя обойтись во время обряда: свиту, ученых-астрологов и множество нарядов.

Все проходит, увы.

Едва платье из серой дымки

Успели скроить,

Как цветы на деревьях начали

Раскрывать лепестки…

Дары, подготовленные им поражали не столько роскошью, сколько разнообразием, каждый получил то, что ему полагалось по рангу.

— Как он добр! — восхищались дамы. — Никогда ничего не забудет!

— Даже брат не был бы заботливее.

Особенно были растроганы пожилые дамы, привыкшие довольствоваться малым. Молодые же сетовали:

— Неужели мы никогда больше не увидим его? Мы так привязались к нему за эти годы. Увы, теперь, наверное, все пойдет по-другому. Нетрудно себе представить, как будет тосковать госпожа.

Накануне отъезда Тюнагон приехал в Удзи. Его, как всегда, поместили в гостевых покоях. «Будь жива старшая госпожа, — думал он, — ее сердце скорее всего смягчилось бы, и я, а не принц…» Образ Ооикими неотступно стоял перед его мысленным взором, он вспоминал, как и что она говорила, и, мучимый запоздалым раскаянием, во всем винил себя. «Ведь, несмотря ни на что, она никогда по-настоящему не отталкивала меня и не выказывала открыто своего пренебрежения, — думал он, — я сам по какому-то странному побуждению отдалился от нее…» Вспомнив об отверстии, через которое он когда-то подглядывал за сестрами, он подошел к перегородке, но, увы, занавеси были опущены.

Дамы предавались воспоминаниям и тихонько плакали. Нака-но кими лежала безучастная ко всему на свете, и слезы потоками бежали по ее лицу. О завтрашнем переезде она не думала.

— Безотчетная тоска одолевает меня, когда я начинаю перебирать в памяти горести, которые пришлось нам изведать за прошедшие луны, — передает Тюнагон через одну из дам. — Вы себе не представляете, каким облегчением была бы для меня возможность высказать вам все, что терзает мою душу. О, не избегайте меня!

— Я вовсе не избегаю вас, — нехотя отвечает Нака-но кими, — но мне слишком тяжело. Чувства мои в смятении, и я боюсь оскорбить ваш слух своими бессвязными речами.

Однако, вняв увещеваниям дам, поспешивших встать на сторону гостя, она согласилась принять его у входа в свои покои. Тюнагон всегда был поразительно хорош собой, а за последнее время, возмужав, стал еще прекраснее. Трудно было не залюбоваться тонкостью его черт, неповторимым изяществом движений. Право же, в целом мире не было человека, равного ему. Представив рядом с ним свою покойную сестру, Нака-но кими печально вздохнула.

— Я готов вечно говорить о вашей сестре, но сегодня это не совсем уместно… — сказал Тюнагон и поспешил перевести разговор на другое. — В самом непродолжительном времени я перееду и буду жить рядом с вами. Так что можете обращаться ко мне, как говорится, «и в полночь, и на рассвете», я всегда к вашим услугам. Мне хотелось бы принимать участие во всем, что вас касается, пока я не уйду из этого мира. Надеюсь, вы не станете возражать? Впрочем, в чужую душу проникнуть трудно, возможно, вы сочтете мои слова оскорбительными…

— Мне так тяжело покидать родное жилище! — ответила Нака-но кими. — А теперь еще и вы говорите, что скоро переедете… Все это повергает меня в совершенное отчаяние. Вы должны извинить меня.

Она говорила тихим, прерывающимся голосом и была так трогательно-беспомощна, что показалась Тюнагону истинным подобием Оои-кими, и он не преминул попенять себе за поспешность, с которой отдал младшую сестру другому. Но, увы, теперь тщетно было и помышлять… И Тюнагон не стал напоминать ей о той давней ночи. Можно было вообразить, что он вообще забыл о ней — так сдержанно, с такой милой простотой беседовал он с Нака-но кими.