Повесть о Габрокоме и Антии - [4]

Эта социальная идиллия отнюдь не соответствует реальным условиям жизни Греции II века н. э., знавшей острые обществен­ные противоречия, которые выливались иногда в открытые возму­щения рабов и бедноты, и является идеалом филантропически на­строенного автора. Созданные им картины общественной и частной жизни, в особенности картины взаимоотношений высших и низших классов,—это своеобразная утопия, построенная на вере в способ­ность морально совершенной человеческой личности разрешить социальные противоречия. Для классово-ограниченного сознания античного человека, не мыслившего себе никакой иной формы об­щественного устройства, кроме рабовладельческой, подобные пои­ски путей к обновлению жизни весьма показательны.

Создавая социально-фантастический роман, автор отнюдь не стремился к бытописательству, к верному и объективному воспро­изведению действительности. Это сказалось и на художественном методе Ксенофонта: его роман связан с традициями народной сказ­ки. Язык, стиль, скупость психологических мотивировок, простота построения образов, гиперболизм, отсутствие внимания к быту—все это должно было создать впечатление сказочной условности, отор­ванности от повседневной жизни. Действие развертывается в пу­стом, с реально-бытовой точки зрения, пространстве, в каком-то тридевятом царстве, хотя автор охотно упоминает множество извест­ных географических названий. Но ничто, кроме этих имен, не связывает рисуемый им фон с действительностью; обстановка при­ключений неизменно столь абстрактна, столь не связана с опреде­ленными временными и местными условиями, что невозможно со­ставить себе никакого представления о жизни в Малой Азии, Египте и Италии, куда этн приключения попеременно переносятся. Подобно героям сказки, персонажи Ксенофонта охарактеризованы весьма скупо. Как правило, они носители какой-нибудь одной чер­ты характера и лишены сложной внутренней жизни. Достаточно нескольких слов, чтобы познакомиться с каждым из них: Габроком и Антия—примерные супруги, Манто—влюбленная женщина, Пе- рилай—влюбленный мужчина, Левкон и Рода—верные супруги и верные рабы, Кюно—развратница, Араке—сострадательный старик и т. д. Исключение составляет лишь Гиппотой, характер которого несколько сложнее и богаче оттенками. При этом черты внутреи- него и внешнего облика героев до неправдоподобия гиперболизиро­ваны — герои благородны и красивы сверх всякой меры, развратны до предела, небывало жестоки или столь же небывало сострада­тельны. Чисто сказочно и бесчисленное множество самых неверо­ятных приключений. В известном количестве они заданы самой сю­жетной схемой романа, но Ксенофонт нарочито нагромождает их одно на другое, чтобы заменить недостающие психологические мо­тивировки. Не стремясь к созданию похожей на подлинную жизнь картины, автор не заботится о логичности этих сюжетных положе­ний. Так, например, Антия не узнает Гиппотоя в Таренте, а Лев­кон и Рода не узнают своих господ на Родосе и сами остаются неузнанными. По-сказочному нарушается правдоподобие и следую­щей ничем не оправданной задержкой в развитии действия: Габ­роком, хотя ему известно, что письмо Манто подтверждает его невиновность, не показывает этого письма Апсирту и молча страдает в темнице, пока сам Апсирт случайно не находит письма и не ос­вобождает юношу.

Сама манера изложения уже с первых строчек романа вводит читателя в атмосферу сказки. Жил-был в Эфесе знатный человек по имени Ликомед. У этого Ликомеда от жены его, Фемисто, то­же эфесянки, рождается сын Габроком, такое чудо красоты, како­го ни в Ионии, ни в другой земле дотоле не бывало"—такими сло­вами Ксенофонт начинает свою книгу, как бы заранее предупре­ждая, что речь пойдет о сказочных событиях. К сожалению, следов этого сказочного наивного стиля в романе сохранилось немного— повидимому, они стерлись при сокращении,—но вводящие пове­ствование строки чрезвычайно показательны. Ведь подобным зачи­ном открывается не только сказка нового времени, но н ее античная предшественница—сказка об Амуре и Психее, рассказанная Апулеем в "Золотом осле": "В некотором царстве жили-были царь с цари­цею. Было у них три дочки красавицы, но старшие по годам хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, меньшая же девушка такой была красоты неописанной, что и слов-то в человеческом языке для прославления ее не найти". Наивность фольклорной интонации слышится и в некоторых других местах романа. Например: "Габ­рокома покупает старый, отслуживший срок воин по имени Аракс. У этого Аракса была жена, вид ее был страшен, но еще страш­нее слава о ней; была она распутна сверх всякой меры, звали ее Кюно. Эта Кюно..."; или: "А пастух и имя ее сразу же сказал, что мол Антия, и поведал об их браке..." Наряду с фольклорно-наивным слогом в "Повести.." можно наблюдать сухой деловой язык, появляющийся главным образом в частях, особенно сильно пострадавших от сокращения. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что этот стиль не свойственен Ксенофонту и является следствием работы чужой руки, обезличившей его- сказочную манеру повествования. Это и понятно: в сжатом пересказе терялось своеобразие художественного облика оригинала. Так появлялись от­рывки вроде следующего, где изложение конспективно и соответ­ственно невыразителен стиль: .Разбойники доходят так до самой Лаодикии и останавливаются здесь под видом путников, пришед­ших посмотреть город. Гиппотой пытается разыскать Габрокома и всех расспрашивает о юноше; это ни к чему не приводит; тогда он решает, дав людям отдохнуть, идти на разбой в Финикию, а оттуда в Египет".