Повесть о дупле (Уцухо-моногатари). Часть 1 - [144]

— Совсем не могу ничего вспомнить, — продолжал отнекиваться Судзуси. — И даже «Варварскую свирель» не помню. Не лучше ли перестроить кото в прежний лад и попросить играть Накатада? ‹…› Если бы Накатада начал играть, то и я бы, может статься, что-нибудь вспомнил. ‹…›

— Когда ты начнёшь играть, я скажу ему: «Твой соперник уже играет, сыграй-ка вместе с ним». Но уж коль ты, который обычно не отнекивается, играть не хочешь, то где мне упросить этого строптивца? Однако попробую! — И он громко позвал к себе Накатада.

Накатада в это время играл вместе с другими на флейте в шатре, где сидели чины Левой императорской охраны и исполняли музыку, торжествуя победу в соревновании. Когда молодой человек услышал, что его зовут, он отложил флейту и куда-то убежал. Желая отыскать место, где его не найдут, он укрылся в покоях Фудзицубо, дочери генерала Масаёри, которая служила во дворце наследника престола. Увидев его, прислуживающие дамы со смехом стали спрашивать, от кого он прячется.

— Прямо не знаю, что мне делать, — ответил Накатада. — Покинуть дворец я не могу и ищу, где бы спрятаться. Только у вас я чувствую себя в безопасности.

— Ах, в какое затруднительное положение вы нас ставите! — сказала Хёэ. — Разве можно укрывать злоумышленника? Ведь потом нас будут обвинять.

— Я не совершил ничего предосудительного, — ответил он. — А вот вы, наверное, совершаете множество проступков.

— Как злодей не увиливает, а дел своих не скроет? — продолжала своё Хёэ.

— Но должны же здесь быть и серьёзные люди, у которых можно попросить защиты, — сказал Накатада.

Он проник в передние покои, за занавесь. Накатада был совсем близко от Фудзицубо, их разделяла только переносная занавеска. Молодой человек обратился к Фудзицубо: — вы не явились сегодня на праздник во дворец Человеколюбия и Долголетия, и это прямо-таки преступление. Вряд ли можно ещё где-нибудь увидеть такое великолепие, а вы глядеть не пожелали. Право же, это был удивительный праздник…

Фудзицубо велела Хёэ передать молодому человеку: «Почему вы пришли сюда? Я не должна была бы разрешить вам скрываться в моих покоях».

— Ты время от времени прислуживаешь здесь, вот и я решил подражать тебе, — в шутку ответил Накатада девушке и прибавил: — Но по правде говоря, очень жаль, что вы не видели такого замечательного зрелища…

— Госпожа последнее время нездорова и никуда не выходит, — объяснила Хёэ. — А какая команда победила?

— Что за глупый вопрос! — засмеялся Накатада. — Конечно же, победила левая команда. Разве я не военачальник Левой императорской охраны?

— Именно поэтому я и думала, что левые не победят, — отпарировала Хёэ.

— Языком-то легко молоть, — поддразнил её молодой человек. — Нет-нет, на тебя я никогда не сержусь. Право, жаль, что вы не присутствовали на празднике. Я-то надеялся, что твоя госпожа обязательно прибудет. Танцы исполнялись те же самые, что всегда, но танцевали особенно виртуозно. Однако госпожа твоя не глядела, а это всё равно что расстилать ночью парчу.

— А не поиграете ли вы здесь немножко? — спросила Хёэ.

— Нет, ни за что. Вот разве что вместе с твоей госпожой.

Так они говорили о том о сём, и Фудзицубо отвечала через Хёэ.

— Когда приезжают иноземцы, например из Когурё, нужен толмач, но со мной-то к чему разговаривать через толмача? Разве это не странно? — спросил Накатада.

— Вы так искусны в корейской музыке[703], что вас принимаешь за иноземца, — ответила Фудзицубо.

Наступил вечер. Повеял прохладный осенний ветер.

— Ветер осенний

Дышит прохладой.

Белое платье надев… —

пропел задумчиво Накатада и заиграл на кото, стоявшем перед ним[704].

— Если вы так поёте, значит, где-то есть женщина, которая вам доверилась, — заметила Хёэ.

— Только здесь могла бы быть такая женщина, — вздохнул он.

— Но ведь говорят: и в полях, и в горах… — продолжала девушка.

— Это о буре в человеческом сердце!

— А когда говорят: попутный ветер?

— Он уже превратился в холодный ветер осени, — ответил молодой человек.

— Впрочем, в небесах раздаются звуки.

— А что если выйти наружу? — продолжал Накатада.

— Прошла весна, и в поле не слышится больше шума работ. Ну, что? — не сдавалась та.

— Что же можно услышать, если осенний туман всю землю окутал?

— Никак не рассеется густой туман, и ничего различить не могу я, — произнесла она.

— Никак не иссякнет в сердце любовь, и живу я в печали, — вздохнул Накатада.

— Но многие были бы рады принять вас в своё жилище, — промолвила она.

‹…›

— Ведь говорят: средь облаков жилище он ищет, — продолжала девушка.

— И видно только луне, как бродит он средь облаков.

— Но ведь это только белые облака! — воскликнула Хёэ.

— Я хочу сказать серьёзно, — изменил тон Накатада. — Луна и солнце ‹…›. Почему время проходит, а всё так и остаётся нерешённым? И в конце концов обо мне, по-видимому, даже не вспомнят.

— Луна не светит, что же я могу разобрать? Ведь сегодня последний день месяца, — уклонилась от ответа Хёэ.

– ‹…› Странно, что как только заведёшь серьёзный разговор, все от него уклоняются. Нет, не тебя я имею в виду. Бессердечно сажать человека всегда у изгороди. Нет ничего печальнее на свете, чем одинокая жизнь, — продолжал Накатада. — О, моя милая! Напрасно я жду от вас участия! Руки устали, но сам собой распускается узел