Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - [27]

В это время прибыли ко Лжедмитрию два атамана от донских казаков с уверением, что две тысячи молодцов готовы сесть на коней и явиться к нему на службу в назначенное время и место. Застав самозванца в Кракове, эти депутаты видели, как честят его вельможи и король, видели и русских выходцев, воздающих ему царские почести, — все сомнения, если они были, рассеялись, и казаки, возвращаясь на Дон, везде разглашали, что видели истинного царевича московского. Посольство от донской вольницы оживило упадший дух самозванца: ему нужен был только вид покровительства короля и вельмож, — больше всего надеялся он на казаков.

Была и другая причина мрачной его задумчивости, замеченной всеми в Кракове. Гостя в Самборском замке у сендомирского воеводы Мнишка, он узнал и полюбил дочь его, панну Марину. Красота, образованность и энергическая душа этой девушки, сами по себе, были очаровательны, а в соединении с нежным участием к трогательной судьбе странствующего царевича и с примесью искусного кокетства, они совершенно обаяли пылкую душу Лжедмитрия. Как однакож ни было нескромно выражено это участие, гордая полька дала понять своему гостю, что только с получением отцовской короны он может приобресть её руку. Теперь верховный сан, к которому он стремился, показался ему во сто раз драгоценнее, и чем сильнее он его жаждал, тем больше терзали его душу опасения и сомнения в успехе трудного предприятия. Сквозь эту призму всякое затруднение, всякий нескромный шёпот панов, всякий сомнительный взгляд короля и его приближенных казались ему страшилищами, готовыми уничтожить его на пути к чарующей славе и еще более чарующей любви. Только искренняя преданность Юрия Мнишка, видевшего в его успехе возвышение собственного дома, подкрепляла его на этой, так еще новой для него, сцене. Как бы то ни было, важный шаг к успеху в будущем сделан: король, хотя и не открыто, принял его сторону против Годунова. Богатство и знатность сендомирского воеводы обещали устроить остальное. В Самборе и Львове собирались уже охотники ратовать за Дмитрия. Правда, это был низкий сброд бездомной шляхты, привыкшей бродить из дома в дом, способной больше хвастать, нежели сражаться; однакож между сподвижниками самозванца мелькали имена Свирских, Тишкевичей и других знатных польских и литовских домов. Явилось под знамена Дмитрия несколько человек и русских, бежавших некогда в Литву и надеявшихся теперь отвоевать с ним потерянные права гражданства и собственности в отечестве. Но, возвратясь с покровителем своим в Самбор, Дмитрий не столько радовался стекающемуся к нему со всех сторон ополчению, сколько благосклонности панны Марины. Отец известил ее об успехе царевича в Кракове, советовал ей не терять случая к возвышению, и честолюбивая полька повела дело так, что пламенный любовник осмелился просить руки её. Отец и дочь были согласны, но брак отложен до вступления его на отцовский престол. Вслед за тем Дмитрий дал будущему тестю запись, по которой обязывался жениться на панне Марине с следующими условиями: 1) Лишь только вступит на престол, выдать Юрию Мнишку миллион злотых на путешествие в Москву и на заплату долгов, сделанных для собрания Дмитриева ополчения, а Марине прислать бриллианты и столовое серебро. 2) Предоставить Марине Великий Новгород и Псков в полное владение, как владели прежние цари, — с неограниченным правом судить и рядить в них, издавать законы, раздавать и продавать волости, строить католические церкви и снабжать их латинскими школами и духовенством, а при дворе своем — держать латинских духовных и отправлять беспрепятственно свое богослужение. Эти области остаются за Мариной, хотя б она и не имела потомства от Дмитрия. Если же Дмитрий не достигнет в один год престола, Марина может не выйти за него вовсе, или, если захочет, обождет еще год.

Это обязательство сделано было в конце мая 1601 года. Предаваясь сладким мечтам о будущем величии и упиваясь любовью под шум южных садов и плеск фонтанов Мнишкова замка, самозванец щедро раздавал то, чего не был еще обладателем. Из благодарности за ласки, за пиры, за льстивые речи, он скоро дал будущему тестю особую запись, по которой княжества Смоленское и Северское поступали в потомственное владение Юрия Мнишка; а как половина Смоленского княжества и шесть городов в Северском отойдут к польскому королю, то все это додастся Мнишку из близлежащих областей.

Между тем в Москву приходили со всех сторон слухи о явлении в Польше Угличского царевича. Сам Годунов усомнился, действительно ли в 1691 году был зарезан истинный царевич; сделал новый розыск, удостоверился в несомненности его смерти и убедился, что самозванец выдуман боярами [69]. Ощутив под своими ногами тайные подкопы, устроенные в то время, когда он считал себя в совершенной безопасности, Борис ужаснулся [70]. Теперь только он понял, на что может решиться злоба и как сильны враги его. В мучениях предчувствия, он не знал, за какое ухватиться средство: аресты, пытки, ссылки и казни могут только ожесточить подданных, которым давно уже опостылело его подозрительное царствование. В виду соперника, перезывающего на свою сторону всех недовольных, он не осмелился употребить жестоких мер, и, стараясь казаться спокойным, разведывал только, посредством лазутчиков, кто этот опасный самозванец и кто именно из бояр навел его на мысль объявить себя царевичем. Подлинное имя мнимого Дмитрия, уже ему знакомое, он узнал скоро, но о его сообщниках мог только догадываться. Вызвал в Москву мать Угличского царевича, инокиню Марфу, думая, не без основания, что она могла быть в заговоре с боярами; допрашивал ее, вместе с патриархом, но ничего не выведал. Тогда, для опровержения ходивших повсюду слухов об Угличском царевиче, он обнародовал историю Чудовского монаха; а между тем послал к покровителям самозванца, польским и литовским панам, родного дядю его, Смирнова-Отрепьева, чтоб обличить обманщика; послал к королю Огарева с напоминанием о недавнем договоре, — к князю Острожскому, от имени патриарха, Афанасия Пальчикова с убеждением не помогать отступнику православия, — к польскому духовенству — особое убеждение от имени всей русской иерархии, а к донским казакам отправил дворянина Хрущова с уверением, что называющий себя Дмитрием есть низкий расстрига, Отрепьев. Ни одна из этих мер не помогла: народ склонен был верить чудесной судьбе царевича и, не любя Бориса, желал перемены; литовские и польские вельможи не допустили Смирнова-Отрепьева до мнимого царевича, подозревая, вероятно, в этой подсылке хитрость московского царя; князь Острожский отправил Пальчикова без ответа; король объявил Огареву, что он не помогает Дмитрию и будет даже наказывать его помощников; польское духовенство молчало, а донские казаки оковали Хрущова и отправили к самозванцу. Хрущов, едва увидел мнимого царевича, тотчас признал его сыном Иоанна Грозного и этим доказал, как мало Годунов знал, кто ему друг и кто недруг и как, в самом деле, ужасно было его положение.