Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - [16]
— Под корень еще Петр вырубал, — всперечил я, памятуя слова отца Василия.
— Тьфу ты, пра-слово, всячинник! — И дядя Пафнутий сызнова чарку всклянь наливал.
Пришел я в свою каморку, клетка открыта — а Степки нет. Выглянул в окно, смотрю — серый котище в траве затаился, задними лапами перебирает, к прыжку готовится. В саженях трех от него кто-то в траве копошился, пищал. Нежданно вспорхнул оттуда Степка; кот, аки молния, метнулся и хвать Степку в зубы. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» — завопил Степка. Серый разбойник выронил Степку, в сторону шарахнулся, а я уже тут как тут с палкой в руке. Кот припустил к загороди и поминай как звали. Подбежал я к Степке, а он в траве крылья распустил, свиристит и улетать не хочет. После взлетел и рядышком сызнова сел. Посмотрел я по сторонам и выглядел в траве птенца скворчиного — клюв разевал так, что хайло было видно инда чуть не до задницы. Здоровый уже птенец, оперенный.
— Где ж ты его нашел? — спросил я Степку.
Степка сел мне на плечо и просвиристел: «Хлебать синим хоботом!.. Хлебать синим хоботом!»
— Ладно, пошли домой!..
Принес я птенца к себе и стал совать ему в клюв сарацинское пшено. Прожорлив был, аки Рыжий. Степка все вкруж меня полетывал, успокоиться не мог. Устроил я птенца в клетку вместе со Степкой и спать лег.
Так с неделю кормил я птенца, с собой в храмину носил. Степка без отлуки при птенце вертелся, а когда я в Раменки собрался, дядя Пафнутий велел птенца у него во флигеле оставить, чтоб присматривать за хайлистым алкачом…
Обочь дороги белели пни, пни да пни. Порушенные дубы и ели, сосны, ольха и осины покоились справа и слева. Будто тут недавно Мамаево побоище вершилось. Птиц не слыхать было — разлетелись с испугу. Глядел я на упавшие стволы, и перед глазами новобранец без рук и ног стоял, а за ним рядами другие новобранцы, тысячи солдат с обрубленными членами. И все безручные милостыню просили…
— Подай Христа ради, добрый человек, — услышал я за спиною.
Голос был не жалостный и плакучий, как у нищего, а с сушью, и слова с отрывом рубил. Так только ссыльные в московских краях просили.
Обернулся — мужик бородатый сверкнул оком, однако тут же глаз пригасил. И держал в руке топор.
— Всегда так-то побираешься? — спросил я.
— Средко. — Мужик неторопко пошел встречь мне.
— Из ссыльных, поди?
— Из них.
— Так тикай быстрее. В рубленом лесу не схоронишься.
— Мне Саньку Кнута надоть.
Мужик прыгнул к жеребцу, однако я уже чуял, что не милостыня ему нужна, и дернул повод. Конь прянул рысью и перешел на тропот. Я враз нагнулся и бросил коня влево. Над потылом моим сбоку топор сверкнул и упал плашмя в колдобину. Я соскочил, поднял его. Топорище было облажено и блестело, будто салом смазанное. Лезвие не забаловано, видать, только что направленное. Разрубистый был топор.
Вытащил я из пазухи тряпицу, отсчитал медяками пять алтын, положил на большак и сказал:
— Вот тебе за топор, папертник! А Саньку Кнута сам найдешь. Бог в помочь…
Не уведи я коня влево, раскроил бы мне ссыльный башку. Да береженого Бог бережет. До восьмидесяти семи лет.
Две зимы стояли лютые холода, да еще с ветром. День и ночь бросали мы с дядей Пафнутием полена в печь, пламень сжирал их, аки кот рыбьи косточки, и все голодным был. Рыжему довольствие увеличили, а Степке уже ничего не надобно стало — помер от старости. Закопал я его в саду под аркадским деревцом. Только птенец, коего он спас от кота-армая, сам уже по-латыни лопотал и Иисусову молитву читал. И я тоже назвал его Степкой.
Дядя Пафнутий бурчал бесперечь:
— Для сугрева водочки положено. Не так, как протодьякону, однако полштофа не повредило бы…
— Отпишем прошение, — сказал я, — чтоб Рыжему выдали водки, потому как по зиме одно вино кровь в скотине не разгоняет по мере его…
Отписал я бумагу, отнес комиссару, и через неделю Рыжий стал получать четверть ведра водки на день. Мы-то просили полведра — комиссар так научил, ибо просящему присно дают вполовину мене, так и вышло. Когда с фряжского погреба дали ведро на четыре дня, дядя Пафнутий черпнул из ведра кружкой, выпил, сплюнул и рек:
— Хлебать синим хоботом их сиволдай! Первач себе, поди, протодьякон забрал, а слону опивки оставили. Так же скотину окормить можно ненароком. Подохнет, а нам отвечай…
Я составил другую бумагу, в коей прояснял, что водка для слона потребна лучшего качества. И просьбу повершил жалобой, что ихний сиволдай был ко удовольствию слона неудобен, поелику напиток явился с пригарью и некрепок. Ведро мы вернули, и водку нам теперь вручили чуть ли не боярскую. Полведра дядя Пафнутий отлил комиссару, полштофа Ага-Садыку.
Летом долю для Рыжего канцелярское начальство умалило, и ведро давали на неделю. Разъяснили, что «натуре слоновой тепло сверх положенной меры потребно только зимою, как скотине, обыкшей жить в персиянском климате, а летними днями оный напиток потребен ей в малой толике, понеже тепло нутряное и тепло кромешное о сию пору в равновесии немалом натурально пребывают…».
На Анну летнюю утренник выпал — выходило, что на зиму сызнова мороз полютеет. В тот день призвал комиссар дядю Пафнутия и меня к себе и стал глаголить сурово, аки по уставу воинскому:
Новый мир. — 1996. — №8. — С.149-159. Альфред Михайлович Солянов родился в 1930 году. Закончил философский факультет МГУ. Живет в Москве. Автор повести «Федька с бывшей Воздвиженки», опубликованной в 1974 году издательством «Молодая гвардия», и поэтического сборника «Серега-неудачник» (1995). Публиковал переводы стихов и прозы с немецкого и английского языков, в частности У. Теккерея, Р. М. Рильке, Г. Мейринка. Известен как бард — исполнитель авторской песни. Первая публикация в «Новом мире» — очерк «Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании» (1995, № 6).
Новый мир. – 1995. – №6. – с. 233 – 243.
Повесть рассказывает о московских мальчишках, на долю которых выпала нелегкая военная осень 1942 года.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.