Повесть о бедных влюбленных - [6]

И вдруг Джулио вспоминает, что когда он вошел в комнату взять мешок, то девочка плакала и Лилиана, меняя ей пеленки, что-то сказала ему, а он не расслышал. Она попыталась повторить, но он уже стремглав бежал вниз по лестнице. Что она могла сказать ему? Пораженный этой мыслью, Джулио остановился в нескольких шагах от входа в участок. Неужели не вспомнить? Лилиана говорила про Нанни — что же она сказала? Девочка плакала так громко…

Дежурный агент наблюдает за ним, но Джулио твердо решил: не сдвинусь с места, пока не вспомню, что сказала жена. Может быть, Моро нашел способ передать ему из тюрьмы, какой линии следует держаться? Джулио не хочет встречаться с бригадьере без подготовки. Жена что-то сказала про Нанни. Да, да, он ясно помнит, что она произнесла имя Нанни. Ну, конечно… Моро, очевидно, опасался, не арестован ли Джулио, и прислал разузнать, а чтобы посланец не попал в лапы полиции, дал ему адрес Нанни. Моро, должно быть, рассуждал так: если Джулио еще не забрали, то Нанни это, конечно, знает и передаст ему наставления Моро, что говорить в полиции. Но эти советы до него не дошли, что же ему теперь отвечать? Вот беда! Почему же Лилиана его не задержала? Неужели не поняла важности этого поручения? Наверняка у полиции в руках такие сведения, что могут его запутать… Нет, погоди, меня голыми руками не возьмешь. Зачем сдаваться? Если теперь признаешься, не только продлят надзор, но еще отсидишь в тюрьме месяцев десять, а то и полтора года. Нет! Держись, Джулио, крепче! Нези даст сегодня вечером пять тысяч лир! Половину — любовнице Моро, сколько-нибудь оставить Лилиане… К черту полицию!…

Джулио делает полный оборот на месте. Но агент внимательно следил за каждым его движением. Он видел, как Джулио поднес руку ко лбу, как приложил палец к губам, как закусил губу, глядя на небо, а потом круто повернулся и бросился бежать. Агента взяли в участок временно, и он очень хотел выслужиться. У него были бесцветные глаза, черные усики и, как полагается, быстрые ноги. В два прыжка он настиг Джулио и мгновенно надел на него наручники, наслаждаясь собственной ловкостью.

Джулио сразу весь обмяк и пнет не и внутренне. Один рукав изношенного и выцветшего пиджака лопнул в пройме, когда его схватил полицейский; лицо стало землисто-бледным. Облизывая губы, Джулио чувствовал, что они прыгают от волнения.

— Ну вот видишь, надзор еще не кончился, а ты опять попался. Уж если я что сказал, так оно и будет.

Это были первые слова бригадьере, обращенные к Джулио. Потом явился чиновник вести протокол допроса.

«Сейчас признается, — думал бригадьере, — можно не сомневаться».

Но в самом начале допроса Джулио узнал, что в мешке, кроме серебра, было еще ожерелье, которое газеты оценивают в триста тысяч лир. И когда бригадьере, безуспешно испробовав «более убедительные методы», отправил Джулио в камеру, у того сложилось впечатление, что Нанни как-то замешан в этом деле. Но замешан иначе, чем Джулио раньше думал: Нанни — на стороне полиции.

Глава вторая

Первым, кто составил себе ясное представление о том, как все это произошло, была Синьора. Известно, что описание хода сражения, сделанное историком, бывает достовернее, чем свидетельства генералов, руководивших боем, и солдат, участвовавших в нем. Со своего «ложа страданий», помещавшегося на третьем этаже дома номер два, Синьора зорко следила за всем, что происходило на виа дель Корно, как будто она день и ночь не отходила от своего окна и смотрела вокруг, вооружившись самым лучшим биноклем. У окна Синьора поставила надежного дозорного. Это Джезуина. Она — и сиделка, и кухарка, и компаньонка, и самая близкая подруга Синьоры. Девушка вела наблюдение, руководствуясь богатым жизненным опытом своей хозяйки и ее знанием людей. Однако, по примеру всякой уважающей себя газеты, Синьора располагала еще и двумя репортерами. Отличаясь любопытством и наивностью, питая к Синьоре признательность и глубокое почтение, они ревностно собирали для нее последние известия с виа дель Корно. Это развлекало и утешало Синьору, а возможно, позволяло ей удовлетворять и иные, более низменные чувства.

Простодушные репортеры Синьоры — это Луиза Чекки и Лилиана Солли, жена Джулио. О них не мешает сказать несколько слов.

Луиза дожила до сорока лет, так ни разу и не выйдя за пределы бульварного кольца. Ее мать работала прислугой у мирового судьи и стала его любовницей. Забеременев, она лишилась и места и удовольствия. Роды вызвали ишиас, и болезнь надолго приковала ее к постели. Пока был жив судья, считавший себя обязанным присылать им немного денег, мать и дочь кое-как перебивались, снимая комнатенку с кухней на виа дель Корно. Луиза выросла, стала взрослой девушкой, порядочной и невзрачной, доброй и хорошо понимавшей, как трудно иметь каждый день хотя бы кусок хлеба. После смерти матери Луиза вышла замуж за хорошего, честного парня, такого же бедняка, как она сама. Ее муж работал конюхом, но со временем ему удалось получить место в городском управлении по очистке улиц. Тем временем у них родилась Аурора, а еще через восемь лет — сын Джордано. Второго ребенка они уже не хотели. Но беда не приходит одна: за Джордано последовала Музетта. Бедняки — люди без особой фантазии: чтобы избежать последствий, супруги Чекки решили уничтожить их причину и, как выразился сапожник Стадерини, «погасили огни». Луизе было тогда тридцать четыре года, мужу ее — тридцать девять лет. Очень трудно иметь каждый день кусок хлеба на то жалованье, которое платит мусорщику городское управление. Это было сложной проблемой, и супруги Чекки до времени поседели. Их младшие дети не перешагнули еще за первый десяток, когда старшая уже стала настоящей синьориной. Вот тогда-то она, старшая, и легла с Нези на мешки из-под угля.