Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [94]

13-го марта 1907 года Ангел Иванович отправился в медицинскую Академию на обыкновенном извозчике.

Я отметила только с волнением, что у Ангела Ивановича дрожали губы, когда он целовал детей, пришедших к нему попрощаться. Больше он ничем не выдал себя. Мне он напомнил, чтобы за множеством дел по «Парусу», я не забывала привозить ему корректуры из «Мира Божьего». Его болезнь, избави Бог, не должна задержать выпуск очередной апрельской книжки журнала. Я точно исполняла его наказ. До последнего дня он прочитывал и исправлял корректуры, сделав исключение только для 18 марта, когда Вельяминов его оперировал.

Накануне вечером я спросила Вельяминова, насколько рискованной он считает операцию.

— Я вам ручаюсь, — сказал он, — операция сойдет благополучно. Подумайте сами, как бы я мог встретиться с вами глазами, если б операция кончилась неблагополучно.

На следующий день я первый раз пропустила заседание Совета, причем мой добрый товарищ Ольгин сказал мне, что ничего важного не предвидится. Он пошлет одновременно корреспонденции в «Русские ведомости» и в «Парус», я спокойно могу не думать о Государственном Совете.

В довершение всех бед, я потеряла необходимые мне часы, а моя старшая дочь в день операции заболела какой-то сыпной болезнью. Останься я ухаживать за ней дома, мне был бы закрыт доступ в клинику. Поэтому в нашу квартиру перебралась моя тетя, а я ночевала в дядиной квартире. Целыми днями я скиталась по делам «Паруса», каждую свободную минуту заезжая в клинику.

Операция продолжалась 2 часа и 30 минут. На другой день Ангел Иванович чувствовал себя уже лучше и настаивал, чтобы я привезла ему корректуры из редакции.

И опять потянулись дни, когда я ездила в Государственный Совет, на заседания комиссий, в редакцию, на телефон, на почту. Все как будто шло благополучно, никаких осложнений не появлялось.

И вдруг на четвертый день лица у докторов стали вытягиваться. Они по несколько раз заходили к Ангелу Ивановичу в палату, подолгу сидели у него, и однажды Вельяминов сказал, что, может быть, придется делать вторичную операцию. Я пришла в ужас и вызвала в клинику Карла Ивановича, брата Ангела Ивановича, чтобы посоветоваться. Он сказал, что нам нельзя вмешиваться — это дело докторов. Наступил пятый день. Я ночевала в клинике и только днем ненадолго уезжала.

Ангел Иванович продолжал читать корректуры. Среди дня он сказал мне:

— Неужели я буду когда-нибудь сидеть на нашей даче, передо мной будет стоять стакан холодной воды и я буду считать себя счастливейшим человеком в мире?

— Вначале, вероятно, так и будет, а потом захочется еще чего-нибудь, и ощущение счастья пропадет.

Часу в пятом к нам пришел доктор, куратор Ангела Ивановича, и, отозвав меня в сторону, сказал:

— Не впускайте никого в палату, сами сидите у дверей. Если в течение двух часов он будет лежать совершенно спокойно, можно надеяться на лучшее.

Я не ожидала ничего подобного, но молча заняла свой пост.

Через несколько минут доктор вышел и, кивнув мне, ушел.

Прошло полтора часа, в палате все было тихо, и никто не делал попытки проникнуть туда.

Пришел доктор, пробыл в палате несколько минут и открыл дверь.

— Входите, не бойтесь потревожить его. Он вряд ли что сознает.

Но он был неправ. Ангел Иванович лежал, не сводя с меня глаз, и я тоже не сводила своих.

Доктор наклонился над ним, и Ангел Иванович совершенно отчетливо сказал ему:

— Доктор! Я вижу в вас представителя науки и труда. Я живу сейчас двойной жизнью, очень интересной.

Что он хотел сказать этим, никто никогда не узнал, но, очевидно, что-то чрезвычайно для него значительное.

Больше он не говорил ни слова, но продолжал пристально смотреть на меня.

— Ты всегда была моим утешением, — пробормотал он менее отчетливо, но больше уже не открывал рта.

Я не сводила с него глаз и скоро стала замечать, что дыхание его становится все более редким.

Никто не прерывал молчания. Доктор, все время державший его пульс, откинул голову и сказал тихим голосом:

— Все кончено.

Я и не заметила, что в палате скопилось несколько человек, Карл Иванович, ближайшие сотрудники.

Кто-то подошел ко мне, взял меня под руку и вывел из палаты.

Я шла машинально, не сознавая, кто и куда меня ведет.

Наняв извозчика, Карл Иванович повез меня домой. Теперь зараза уже не была мне страшна. Тетя, вся в слезах, ждала меня.

На другой же день после похорон Ангела Ивановича я заболела. Сказалось страшное переутомление, переносимое мной в последние недели.

Продолжать работу больше не понадобилось и не только потому, что мне уже не так нужны были деньги. Газету «Парус» закрыли. Оказалось, что основана она была на занятые деньги. Когда ее закрыли, на ней остался крупный долг, и расплатиться с сотрудниками было нечем. Для меня это было очень обидно. Вышло так, что я не смогла как следует ухаживать за тяжело больным мужем, забросила семью, испортила свое здоровье и, в довершение всего, не получила за это ни гроша. У меня пропало более 500 рублей — деньги по тем временам очень большие. Тогда я, конечно, не обратила внимания на эту потерю, но потом, когда вспоминала об этом, мне всегда было очень досадно.